— Недавно наши сепара положили. Лежал несколько дней, никто его не забирал, — рассказывает командир 43-го батальона "Кривой Рог" из 53-й бригады Вооруженных сил Украины.
Встречает на пути к поселку Зайцево на Донбассе, фамилию не называет. В 9:15 заезжаем туда со столичными волонтерами. Комбат с водителем — впереди, в побитом черном "Митцубиси-Паджеро". Треть поселка контролируют украинские военные.
На въезде — блокпост. Через дорогу проходит линия разграничения, обозначенная полосатыми бетонными пирамидами высотой полметра. В 20 м стоят жилые дома. Поворачиваем налево, на украинскую территорию. Дорога разбита, медленно объезжаем ямы.
— Сепары нас уже видят, — волонтер организации "Общее дело" 52-летний Борис Пенчук поправляет очки.
Он за рулем. Останавливаемся на позиции. Солдаты просят не снимать и не указывать расположения. Справа за кустами — поле и террикон, который контролируют боевики.
— Сегодня около 200 мин упало. Крыли всю ночь. 20 только к нам прилетело, — комбат подкуривает. — С того террикона корректируют огонь и стреляют. А мы по ним никак попасть не можем — далеко.
Въезжаем в село Жованку. До войны оно входило в сельсовет Зайцевого. Местная власть перешла на сторону противника. Там живут 260 людей, в частности 13 детей.
На въезде стоит разбитая четырехэтажка с сине-желтым флагом на крыше. Справа за деревьями — частные дома. Над двумя поднимается белый дым. Горят после ночного обстрела.
— Параллельную улицу контролируют сепары, — объясняет Борис.
Во дворе дома, где стоят военные, солдат играется с котенком. На ящике из-под патронов спит серая кошка. Водитель комбата 23-летний Александр с позывным "Малой" подметает во дворе шелковицу.
— Нас ночью обстреляли, — затягивается папиросой бородатый солдат в темных очках и кепке.
Ведет за дом. На огороде среди кукурузы — метровая воронка от мины. Достает из нее осколки:
— Еще не заржавели. Свежие.
На улице пусто — жара больше 30 градусов. Возле автобусной остановки встречаем 80-летнюю Нину Жиданову в зеленом цветастом сарафане и шляпе.
— В подвале сидим днем и ночью. Хотим только, чтобы не стреляли, — рассказывает. — Сил нету. До трех ночи в подвале глаз не могу сомкнуть. Вот выбили свет. Борщ, суп поставить куда? Полдома разрушено. Стреляют с 8 часов и до трех. Все можно пережить, лишь бы не стреляли. И холод, и голод. А тут никуда не выедешь. То война олигархов. Отмывают свои деньги, а холопы отвечают за все. С продуктами нормально. Гуманитарка есть Красного Креста и Ахметова. Первая хорошая, вторая — раньше лучше была, но и за то спасибо. Красный Крест получают все, а эту — кто старше 65.
В июне Нина Алексеевна от Красного Креста получила две бутылки масла, по две пачки гречки и риса, три — макарон, две банки тушенки, четыре — сардин, муку и дрожжи.
— Хлеб испекли бы, так света нет, — вздыхает. — Пенсии не приносят. Мы оформили ее в Константиновке. Мне есть, а мужу — нет. Проблема с печатями в справках переселенца. Не могут договориться, кому, как и когда ставить.
Предлагает осмотреть ее дом.
— Зимой ограбили. Вынесли все ценное: медали сына, награды мужа, даже диплом. Мой красный оставили, — грустно улыбается.
Нине Алексеевне трудно идти, хромает. Заходим во двор. В полуразрушенном большом доме из белого кирпича окна забиты фанерой.
— Это вот прилетело, полдома разбило, — качает головой женщина. — Собаку нашу осколком убило.
На ступенях лежит худая бело-коричневая кошка.
— Тошка приболела, не кушает после обстрелов, — Нина Алексеевна берет ее на руки. Ведет нас в летнюю кухню. Там — печь, стол, холодильник и двухъярусная кровать. — Наверху спит дедушка. Я не залезу, проблемы с позвоночником.
За домом — огород. Налево — пасека. Седой мужчина в белой фуражке поднимает крышки ульев.
— Муж Володя, ему 88, воевал на фронте, — представляет Нина Алексеевна. — Познакомились здесь, когда из армии вернулся. Молодой красивый был. 60 лет вместе.
Мужчина плохо слышит, просит говорить громче. Достает осколки из дырявого ведра.
— Гостинцы вот недавние, — раскладывает на ладони. — Пасека — мое хобби, — дрожащими руками закрывает крышку улья. — Бывший директор говорил: "Жиданов, у тебя все есть, кроме пасеки". И вот завел. Воск продаю.
Нина Алексеевна поправляет волосы мужу:
— Во время обстрелов семьи пчел погибли. Многие поулетали. Это для пасечника трагедия. Володя все восстановил, некоторые пчелы вернулись. Живем огородом, дети уехали.
Возле пасеки — развалившийся домик из самана.
— Это мы с мамой строились, когда папа на фронт ушел, — Владимир Дмитриевич берет кусок самана. — У нас не дома, а хаты.
В коридоре большого дома — вход в подвал. Спускаемся с фонариком. Под стеной на полках — банки помидоров, салатов. Большую часть занимает "кровать" — на ящики бросили матрасы и одеяло. Есть лампочка.
— Дом сынулечка строил, старался, а все побило, — Нина Алексеевна ведет в комнату со свежим ремонтом, но без окна. — Еще и ограбили. Как военные сменились, так вот и начались грабежи. Сейчас хорошая смена ребят, помогают нам.
Напоследок обнимают и просят приезжать еще.
На дороге стоят два джипа. С обеих сторон — вооруженные военные. Под деревьями толпа обступила 54-летнего Павла Жебривского, главу Донецкой военно-гражданской администрации. За его спиной помощник в зеленой кепке записывает в блокноте.
— По воде — будет координационный центр, чтобы дали разрешение на восстановление, — говорит Жебривский. — С нашей стороны есть, с той — нет. Решаем. По пенсиям я ставил задание вас зарегистрировать в других населенных пунктах. Но Рада должна переподчинить Зайцево в Бахмутский район (контролируемый Украиной. — ГПУ). Переносим пропускной пункт в Майорск. Тогда проблема с проездом отпадет. За месяц сделаем.
Люди подходят к помощнику губернатора.
— Я в этом году даже не выращиваю птицу, — говорит 35-летняя женщина без двух передних зубов. — А в том году у меня ее было много.
— Надя, понятно — проблема с кормами, — говорит невысокая блондинка.
— Как только перенесем пропускной пункт, Надь, то решим и это, — поворачивается Жебривский. — Зимой газ будет.
— Вы нас встречаете лучше, чем в прошлый раз, — завершает помощник. — Значит, мы что-то сделали.
Люди дальше кричат и не расходятся.
— Раньше Зайцево подчинялось Горловке, — говорит Жебривский. — Сейчас — между небом и землей. Я объезжаю серую зону, где нет власти. Есть приблизительно 15 населенных пунктов, где следует дать волшебного пенделя кому нужно. Военная ситуация обострена, особенно в промзоне Авдеевки и Бутовки. Путин давит, чтобы мы пошли на его план. Эскалация — на уровне августа 2015-го. Ни о каком отведении крупнокалиберного оружия нет речи. Но если кто-то думает, что мы сидим, чтобы нас убивали, то ошибается. На одного нашего погибшего приходится трое с той стороны. Только нам каждого жаль, а у них — "бабы еще нарожают". Ребята дают очень адекватный ответ там, где погибают их товарищи.
— Каждую ночь мы под обстрелами, — говорит 51-летняя пенсионерка Людмила с короткой рыжей прической.
Фамилии люди не называют, потому что на стороне боевиков живут родственники.
— Первая проблема — выезд, — продолжает женщина. — Нас не пропустили в Никитовку. Ездим, потому что там родственники, родители, дети. Большинство мотается за продуктами. Теперь нужен пропуск, а за ним нужно ехать в Артемовск. Второе — нет света. Третье — две недели без воды. Колодцы почти высохли. Без газа сидим от начала войны. Угля и дров нет. Зиму ожидаем с ужасом. Врачи бывают раз в пять месяцев, а по лекарства нужно ехать и искать. А возраст наших людей — старше 60 лет. Кладбище — на той стороне. Не дай боже кто-то умрет, хоронить негде. Школа — тоже. Дети год учатся дистанционно. На следующий у нас четверо первоклашек, им нужен учитель. Мусор некуда девать. Мобильной связи нет.
— Мы с мужем без средств существования, — машет рукой 48-летняя Галина, невысокая полная брюнетка. — Работали на железнодорожной станции, она закрылась. Пенсионер может хоть пенсию переоформить. А нам остается огород и гуманитарка. От войны не отдыхаем. Только на Пасху было затишье. Привозили батюшку, детей со Львова. А так — вечно в напряжении. Днем огород, ночью — подвал. Дрожишь, молишься, пьешь валерьянку.
— Внучку четыре месяца не видела, она в ДНР, — Людмила вытирает слезы. — Поселок наш в закуточке. Отрезан от мира. Многие не знали, что есть такая Жованка. А когда-то была цветущая. Жили и радовались.
Возвращаемся к военным. Они разглядывают привезенные волонтерами прицелы. Благодарят. "Малой" приносит щенка таксы.
— Купили в Новгородском, — гладит собаку. Та укладывается на руках и вываливает язык. — Подрастет — научим сепаров грызть.
В 13:30 едем к военным. Позиции боевиков в полях Зайцевого видно как на ладони. Рядом стоят жилые дома. Из окопов нас встречает смугловатый парень, говорит — снайпер. Военные запрещают снимать горизонт.
— Покажете, а к нам потом прилетит, — объясняет седой боец в зеленой кепке.
Пригнувшись подхожу к биноклю. Один дом в поселке до сих пор горит.
— Это мы попали, — говорит смугловатый боец.
— Там мирные есть?
— Какие там люди? Это сепары везде обустроили позиции. Мы их видим. За эту ночь один-один. Они в наш дом попали, мы — в их.
Из окопа выбегает черный щенок. Боец ведет его кормить.
— Ночью начали обстрел. Мы сепарам хорошо насыпали. Трижды просили перемирия, — командир 43-го батальона смотрит в бинокль.
2 
1
Комментарии