Петр Онацкий 40 лет преподавал в школе математику. Теперь учителю 82. Живет в двухкомнатной квартире в Киеве, на Шулявке.
Заходим в прихожую. На тумбочке стоит телевизор.
— Попросил внука переставить в коридор, потому что в комнате холодно, — объясняет. — Поставлю себе стул и смотрю.
Дедушка в теплом спортивном костюме. Ставит на огонь чайник, достает чашки, сахар. Делает потише радио, которое передает заседание Верховной Рады.
— Живу один, жена умерла 10 лет тому назад. А сын — в прошлом году... Из дома не выхожу: пятый инфаркт перенес, — тихо говорит, потирая ногу. — Раз в неделю внук привозит продукты, а невестка убирает. Хлеб покупает соседка. А готовлю сам. Вон супчик себе постный сварил, холостяцкий, — показывает на одинокую красную кастрюльку. — Курицу соседка перекрутит, я фарш разложу по стаканчикам — и в морозилку. Потом беру порцию — и в суп.
Вон супчик себе постный сварил, холостяцкий
— В 1945-м ел месяц лишь вареную свеклу! — вспоминает. — Жили мы в Яготине. Отец был учителем украинского языка. В 1938-м его расстреляли... Я на фронт просился, но не взяли. А когда по селу прошел слух, что в лесу партизаны, — отправился в отряд.
Засвистел чайник. Дедушка ставит на стол тарелку с печеньем и конфетами.
— Мы телефонные провода резали, мосты через реку ломали. Но немцы мстили, — вздыхает. — На выбор брали пять местных и расстреливали. Потому нас кто-то выдал. Вывезли меня в лагерь, в Германию. Убирал там улицы после бомбежек. Кормили баландой из брюквы с песком и эрзац-хлебом с опилками. Матрас и подушка тоже набиты опилками. А клопов! — берется за голову. — Каждую неделю выносили кровати на улицу выметать.
Как-то приказали взять вещи и куда-то повели, — продолжает. — Было нас две сотни, шли двое суток. На третий день пришли в каменный карьер глубиной пять метров. Завели в какой-то дом. Охрана там была в желтой форме, мы называли их желтопузыми. Думали, что привели умирать, потому что три дня есть не давали. Но кто-то со второго этажа сбросил веревку: мы вскарабкались наверх и побежали кто куда. До сих пор не знаю, кто нам помог сбежать.
Берите печенье, — подсовывает тарелку со сладостями. — У меня зубов уже маловато, — отхлебнув чаю, продолжает. — Убежало нас пятеро. В лесу сделали шалаш. Рядом было поле, а на нем кагат свеклы. Набили ими сумки — и на базу. Варили ту свеклу в жестянке из-под патронов. А как потеплело, собирали щавель. Готовили как борщ. Берегли спички, огонь поддерживали постоянно. Прожили так месяц, а затем прибились к артполку.
Как-то в часть приехали "сваты" — искали таланты. Кто пел, кто играл, а я умел рисовать. Кисти делал из конских хвостов. Называли нас придурками, потому что "пушку" не драили. Это было без обид, так принято называть штабных военных.
— А любовь на фронте не нашли? — интересуюсь.
— И не искал, — отмахивается. — Видел, как наши ребята гуляли с немками. Пошел погулять, любви поискать, а возвращался с "подарком" — сифилис, гонорея. Там был немецкий бордель. На входе охранник сидел, висели фотографии немок с расценками. —Добавляет быстро: — Я не ходил, ребята рассказывали? А жену встретил в своем селе.
Из Германии вернулся с двумя чемоданами, — продолжает. — Привез отрезы маме и сестре, кожу на сапоги, три фотоаппарата "Агфа", рыбу, колбасу.
Когда проезжали Польшу, выменял один фотоаппарат на 10 килограммов сала. Второй проели уже дома. Третьим долго пользовался, а потом подарил брату. Наш эшелон сопровождала охрана, потому что поезда обворовывали, особенно в Польше. Знал одного лейтенанта, у которого забрали все, оставили в одном белье.
Когда пришел в школу, — улыбается, — Надежда работала учительницей русского языка. Как-то попросила меня нарисовать плакат к очередным выборам. А подготовка же велась вечером, расходились поздно. Я жил при школе, а ей далековато было домой идти. Фонарей в селе не было. Провожал ее. Так и допровожался до любви.
Хозяин бросает в чашки по пакетику и доливает кипятку.
Буханка хлеба стоила 100 рублей
— А учительствовать начал случайно, — продолжает. — Директор школы сначала предложил две должности — библиотекаря и секретаря. Получал 600 рублей. Буханка хлеба стоила 100 рублей. 1947 год был очень голодный. У нас была "драчка", в которой мололи зерно, добавляли крапиву, лебеду и пекли блины. Страшно вспоминать. Два года в военной форме ходил — не было во что одеться. А учителем математики меня назначили. Старый учитель работал с утра до ночи и нуждался в подмене.
Спрашиваю его о первом уроке – запомнился ли.
— Я помню первые несколько недель. Через полмесяца уже хотелось удрать из школы. Как только поворачивался к доске, ребята за шапки — и ну подбрасывать к потолку. Оборачиваюсь — шапки падают, все смеются. Что было делать с ними? Но вдруг пришло мне прояснение, — касается пальцем лба. — Предложил подбросить шапки, но так, чтобы упали точно на парту. Так мы вместе подбрасывали шапки и смеялись минут десять. С тех пор меня уже слушались.
1 
1
Комментарии