Художник Приходько разговаривает с птицами
Живет в селе Дударков на Киевщине народный мастер. Найти его оказалось очень просто.
— Не скажете, где живет Иван Приходько? — останавливаюсь возле женщины, которая держит велосипед "Украина".
— Едьте прямо, через мостик и направо по щебенке. У него такой невысокий белый забор.
Усадьбу мастера узнала не по белому забору, а по разрисованным воротам. Во дворе — старенький дом из деревянных кругляков. Пытаюсь открыть небольшую калитку. С той стороны на нее весело прыгает черная собачка. Во дворе приземистый седой человек в тельняшке выбивает на бубне "чардаш", который как раз звучит по радио. На доме висит картина — красный аист на голубом фоне.
— Покажете, как живете? — поздоровавшись, спрашиваю.
— Запросто! — обрадовался мужчина. — Заходите.
Если в украинском доме не земляной пол, то в нем живут оборотни
В сенях две двери. Слева — в темную кладовку со всевозможным сельским добром, справа — в единственную комнату. Низкий потолок, глиняный пол, посыпанный сеном. Надпись на потолочной балке гласит: "1903 года месяца апреля 29 дня".
— Этому дому 102 года, — хозяин ловит мой взгляд. — Если в украинском доме не земляной пол, то там живут оборотни. Должен быть контакт с землей. Если бы мы остались язычниками, могли бы до сих пор из Днепра воду пить.
В углу темная резная икона Божьей Матери и лампада. На стене две "Троицы" — копия знаменитой Рублевской и оригинальная — хозяина жилища.
— Я нарисовал ее в 2003 году. Уже тогда почувствовал революцию: вот вам оранжевое, голубое и желтое.
Под иконой — деревянные птицы и ангелы. Если бы не лампочка под потолком и современные часы на стене, можно подумать, что на улице XIX век.
— Вот здесь у меня печь. Не признаю никаких труб, батарей в доме — они как реакторы. Зимой сплю на печи, а остальное время — на чердаке. Там полно сена и совсем другой сон — как в раю.
Приходько говорит, что родился в таком же доме — только в другом конце села. Помнит, как на рассвете сквозь низенькое окошко смотрел на восход солнца. Это, наверное, вдохновило его делать яркие вещи.
— Вы где-нибудь учились, имеете профессию?
— Какая прохвесия? — смеется. — Пастух я. Умею пасти скот на лошади. Бывало, 400 нетелей за раз.
Еще маленьким на пастбище брал острый нож. Вырезал ребятам сабли, делал мельницы.
Рисовать стал позже. С Марией Приймаченко и Анной Собачко знаком не был, но называет их своими учительницами.
— В советское время модно было писать лозунги, — рассказывает. — Так я рисовал их в народном стиле. А коммуняки возмущались: "Что вы здесь петухов понарисовывали? Нужно "Слава КПСС" писать". А я им: "Так ведь цветы и есть слава". Или: "Чего это ты корову рисуешь с десятью дойками? Люди смеются". — "Для того и рисую, чтобы людям весело было. А что десять доек — так больше не вмещается, я бы и сто нарисовал. Молока же больше. И корове весело".
В сенях под стенами с пять десятков картин.
— Вот белый цвет — он холодный. На нем поражает оранжевый. Тогда эти цвета борются и находятся в движении, — раскрывает мастер свои художественные секреты. — Эту картину я нарисовал в 1991 году — красный бульдозер с зарешеченным окном. Внизу надпись: "Совхоз Дударковский, подсобное хозяйство". Вот я на коленях, молюсь. Вокруг черные вороны. Бульдозер разрушает не только наше село и землю, но и человеческие души. Все уничтожено — лошади, деревья, — показывает могилы на картине. — Руководители-геростраты это делали. И сейчас продолжают. Я же, вместо того чтобы рисовать, должен бороться с ними. Большинство крестьян ничего не понимают, их топчут ногами, а они не видят этого. Боятся.
Все картины повернуты рисунком к стене. Видно, что нарисованы на школьных плакатах: на обороте — математические таблицы и правила правописания.
— А эта роспись понравилась даже мышам, — показывает на обгрызенное полотно с казаками. — Летом в доме сухо, а вот зимой нужно картины на печь прятать. Буду с ними спать...
Затем вынимает свое "Воспоминание детства":
— Вот — моя мама за плугом, корову запрягла, плачет, а я — маленький. Патроны валяются в земле, аисты, солнце, — рассказывает Приходько. — Аист обнимает природу. Он добрый, поэтому никого не удивляет, что аист красный. Народное искусство должно быть сказочным. Я сейчас вынесу росписи на улицу, и вы увидите, что эти картины живые.
Выходим на огород. Следом бегут собачка Жук и кошка Мура с котятами. Художник расставляет картины под деревьями.
Жук подходит, смотрит внимательно на казаков и ложится рядом. А котята разбегаются.
— Смотрите, как играют цвета. Георгины на оранжевом фоне. Казаки на черных лошадях в красных солнышках. Если бы мы отошли на сто метров, все равно было бы их видно — такие яркие.
Но отходить было некуда: под ногами уже грядки.
— Что здесь у вас растет? — спрашиваю.
— Здесь перчик, а там дальше — картофель, морковь. А еще у меня есть уникальный козел, — Иван Васильевич неожиданно меняет тему. — Если хотите, покажу.
Протоптанной тропинкой идем в поле. Впереди бежит Жук. Останавливаемся возле канавы, перекрытой бетонным шлюзом. На бетоне выведено: "Каналы — самая страшная угроза всему живому".
Если бы все в селе были такие, как я. А то тупые какие?-то или что
— Это я написал. Все пахотные земли перерыли, болота осушили, воду загнали в канавы... Вот и Коля рогатый, — мастер показывает на козла?-красавца, который пасется в компании с другими козлами и козой. — Коля! — зовет.
Козел в ответ что-?то блеет.
— У него сейчас гон, — объясняет хозяин. — Он вообще-то белый, а сейчас потемнел. Коля все понимает. И Жучок тоже. И ивы, и травы. А люди, руководители не слышат меня. Если бы все в селе были такие, как я. А то тупые какие-то или что, — сердится Приходько.
Мы возвращаемся во двор. Садимся на завалинке. Он угощает меня яблоками и сливами. Предлагает сто грамм.
Отказываюсь. Тогда в 300-?граммовую пластиковую бутылку наливает самогон — с собой. Чтобы не обидеть, беру.
— Живете один? — спрашиваю и вижу, как в глазах Ивана Васильевича промелькнула тень.
— Сын Василий живет на другом конце села. Два мальчика у него. Есть у меня еще старший брат Алексей. Моя жена умерла пять лет назад, спилась. Русская, а они тянутся к водке. Любила веселые компании. Хотела жить в Киеве, потому что не очень работящая была. Сирота. Я даже гордился, что заменил ей отца и мать. Думал, что смогу ее перевоспитать. Я и сына тянул в искусство, а он никак не хочет.
В альбоме с репродукциями работ Приходько увидела, что ему недавно исполнилось 66.
— Как отпраздновали?
— Да кто там праздновал! — отмахивается. — Пошел в поле поговорить с птицами. Для меня каждый день — день рождения.
— Люди в селе как вас называют?
— Иван-?художник или Иван-?чудак, — говорит с улыбкой.
— Какую?-нибудь вашу работу можно купить? — спрашиваю на прощание.
— Сейчас нет ничего готового. Я вам подарю ложку. Такими ели наши прадеды.
Вечереет. Куры собираются на насест. Иван Васильевич провожает меня к дороге. Под ногами опять острая щебенка.
— Смотрите, как я босиком хожу по камням, — вдруг сбрасывает он старые ботинки. — Я еще и пробежать могу.
1 
1
Комментарии
1