Семьдесят лет назад лингвист-любитель Бенджамин Уорф высказал идею о том, что мышление человека напрямую зависит от языка, на котором этот человек говорит. Эта мысль, которую поддержал выдающийся языковед Эдвард Сепир, вошла в языковедческой теории под названием "гипотезы языковой относительности" Сепира-Уорфа. Правда, через некоторое время едва ли не самая модная лингвистическая идея была опровергнута. Сегодня же появились новые аргументы в ее пользу.
Это продолжение статьи Как родной язык управляет мышлением.
Областью, в которой высветился яркое доказательство влияния языка на мысль, оказался язык пространства - то, как мы описываем ориентацию мира вокруг себя.
Представьте, что вы хотите дать кому-то указания о том, как добраться вашего дома. Вы можете сказать: "после светофора первый поворот налево, затем - второй справа, а затем увидите впереди белый дом. Наша дверь правая". Теоретически вы также могли бы сказать: "После светофора езжайте на север, затем на втором перекрестке поверните на восток, а затем вы увидите белый дом прямо на востоке. Наши двери - южные".
Они просто чувствуют, где находятся север, юг, запад и восток, подобно тому, как люди с абсолютным музыкальным слухом определяют любую ноту, не вычисляя интервалов.
С помощью этих двух наборов инструкций можно описать один и тот же маршрут, но они опираются на различные системы координат. Первая использует эгоцентричны координаты, зависящие от нашего собственного тела: ось "лево-право" и ортогональная ей ось "пред-зад". Вторая система использует фиксированные географические направления, которіе не вращаются вместе с нами, когда вращаемся мы.
Мы считаем полезным использовать географические направления, например, во время путешесвия открытой местностью, но в описаниях малоразмерных пространств вполне преобладают эгоцентричны координаты. Мы не говорим: "Когда выйдете из лифта, идите на юг, а затем найдите вторую дверь на восток".
Причиной, по которой эгоцентрическая система преобладает в нашем языке, является то, что она кажется нам намного легче и более естественной. Наконец, мы всегда знаем, где находится то, что расположено "позади" или "впереди" нас. Для решения этого вопроса нам не нужна карта или компас, мы просто чувствуем это, потому эгоцентричны координаты основаны непосредственно на наших телах и нашем поле зрения.
Но потом появилось знание о существовании языка аборигенов северного Квинсленда, что в далекой Австралии, которая называется Гуугу Имитир (Guugu Yimithirr).
A с ним пришло потрясающее осознание того, что не все языки приспособлены к тому, что мы всегда считали "естественное". На самом деле Гуугу Имитир вообще не использует эгоцентричны координаты.
Антрополог Джон Гевиленд, а позже - лингвист Стивен Левинсон, показали, что Гуугу Имитир не использует для описания расположения объектов таких слов как "правый" или "левый" , "впереди" или "позади". Везде, где мы используем эгоцентрическую систему координат, Гуугу Имитир опирается на кардинальные направления.
Если они хотят, чтобы вы освободили для них место в автомобиле, они говорят "подвиньтесь немного на восток". Для того чтобы сказать вам, где именно они оставили некоторую вещь в доме, они скажут: "я оставил ее на восточной оконечности западного стола". Или они предупредят вас, чтобы вы "Держались подальше от этого большого муравья на север от вашей ноги". Даже описание фильма, который показывали по телевидению, они дают исходя из ориентации экрана. Если телевизор возвращен на север, а человек на экране приближается, они скажут, что этот человек "идет на север".
Люди из племени Гуугу Имитир постоянно имеют "компас" в голове
Когда было открыто эти особенности языка Гуугу Имитир, они вдохновили широкомасштабный исследовательский проект, посвященный языке пространства. И оказалось, что Гуугу Имитир не является аномальным явлением; языка, опирающихся преимущественно на географические координаты, распространены по всему миру, от Полинезии в Мексику, в Намибии, Бали.
Нам может показаться верхом абсурда, если учитель танцев скажет: "А теперь поднимите свою северную руку и сдвиньте южную ногу на восток". Но некоторые может не понять шутки: канадско-американский музыковед Колин Макфи, который в 1930- х провел несколько лет на Бали, вспоминает о мальчике, проявившему большой талант к танцам. Так как в селе, где он жил, не было преподавателя танцев, МакФи устроил ему занятия с учителем из другого села.
Но когда через несколько дней он пришел, чтобы проверить прогресс мальчика, увидел угнетенного мальчика и сердитого учителя. Было невозможно научить чему-то мальчика, потому что он просто не понимал ни одного указания. Когда ему говорили "три шага на восток" или "наклонись на юго-запад", он не знал, что делать. В своем родном селе мальчик не имел никакой проблемы с направлениями, но из-за того, что местность в новом селе была ему вполне незнакомая, он был дезориентирован и растерян. Почему учитель не использовал другие указания? Вероятно, он мог бы ответить, что слова "сделай три шага вперед" или "наклонись назад" были бы верхом абсурда.
Такие разные языки, конечно, заставляют нас говорить о пространстве в очень разные способы.
Но это непременно означает, что мы должны по-другому думать о пространстве? До сих пор красные лампочки уже имеют мелькать, потому что даже в случае, если в языке отсутствует слово "позади", это не обязательно означает, что ее носитель не способен понять это понятие. Вместо этого мы должны поискать возможные последствия того, что́ именно географические языки обязывают передавать тех, кто ими разговаривает. Особенно нам следует искать то, какие привычки к мышлению могут появиться через такую необходимость в постоянном сообщении о географических направлениях.
Для того, чтобы говорить на языке, подобном Гуугу Имитир, вам нужно каждый миг своей жизни знать, где проходят кардинальные географические направления. У вас в голове должен быть компас, работать постоянно, день и ночь, без обеда и выходных, иначе вы не будете способны передавать основную информацию или понимать, что говорят люди вокруг вас.
И действительно кажется, что носители географических языков имеют почти сверхчеловеческое чувство ориентации. Независимо от условий видимости, независимо от того, находятся они в глухом лесу или на открытой равнине, в помещении или на улице, или даже в пещере, неподвижные или в движении, они имеют точечное чувство направления. Они не смотрят на солнце и не делают паузу для расчета перед тем, как сказать: "У твоей ноги с северной стороны находится муравей". Они просто чувствуют, где находятся север, юг, запад и восток, подобно тому, как люди с абсолютным музыкальным слухом определяют любую ноту, не вычисляя интервалов.
Существует достаточно историй о том, что может казаться нам невероятным мастерством ориентации, а для носителей географических языков является только само собой разумеющимся.
Есть рассказ об одном носителе языка целтал из южной Мексики, который с завязанными глазами в темной комнате обернулся вокруг себя 20 раз. А потом, одурманенный и с еще завязанными глазами, без колебаний указал географические направления.
Как это работает? Правило общения с помощью географических языков заставляет их носителей с самого раннего возраста обращать внимание на окружающие ориентиры (позицию солнца, ветер и т.д.) каждое мгновение своей жизни, сохраняя точные воспоминания о каждом изменении своей собственной ориентации в пространстве в любой момент. Таким образом повседневное общение на географическом языке обеспечивает наиболее интенсивное изучение географической ориентации, которое только можно себе представить (это можно оценить по тому, что не менее, чем 1 слово из 10 в географических языках есть слово "север", "юг ", "запад" или "восток", часто сопровождаемое точными жестами руками).
Эта привычка к постоянной осведомленности о географических направлений прививается почти с детства: исследования показали, что дети в таких обществах начинают использовать географические направления еще в двухлетнем возрасте, а к 7-8 годам полностью овладевают систему. При таком раннем и интенсивном обучении привычка быстро становится второй натурой, неосознанно и без усилий. Когда носителей Гуугу Имитир спросили, откуда они знают, где север, они смогли объяснить не более, чем объяснили бы вы, если бы вас спросили, откуда вы знаете, что такое "позади".
Но географические языки влияют еще с одной стороны, и тогда чувство ориентации действует не только непосредственно в текущий момент.
Если вы говорите на языке Гуугу Имитир, любые воспоминания, которыми вы захотите с кем-то поделиться в любой момент, должны храниться в памяти вместе с кардинальными направлениями, как часть картинки.
Однажды была сделана видеозапись рассказа одного носителя Гуугу Имитир своим друзьям о том, как он в юности оказался в воде, кишащей акулами. Вместе со старшим товарищем он попал в шторм, и их лодка перевернулась. Они оба прыгнули в воду и решили доплыть три мили к берегу только для того, чтобы узнать, что миссионер, на которого они работали, больше расстроен потерей лодки, чем рад их прекрасному спасению. Отдельно от драматического сюжета, этот рассказ интересен тем, что упоминался он целиком с помощью направлений: рассказчик прыгнул в воду с западного борта лодки, его спутник - с восточного, они увидели огромную акулу, плывущей к северу, и так далее.
Видимо, кардинальные направления в этой истории были придуманы случайно? Но через несколько лет было снято тот же рассказ того же человека. В обоих рассказах кардинальные направления вполне совпадали. А спонтанные жесты рассказчика, которыми он сопровождал свой рассказ, были даже более интересными. Например, направление, в котором перевернулась лодка, было показано жестом в правильной географической ориентации, независимо от направления, в котором был возвращен рассказчик в этих двух фильмах .
Психологические эксперименты показали также, что при определенных обстоятельствах носители языков, подобных Гуугу Имитир, даже запоминают "одну и ту же действительность" не так, как мы. Вокруг интерпретации некоторых из тех экспериментов шли горячие споры, но есть один вывод, который выглядит очевидным: пока мы тренируемся игнорировать направленные вращения во время сбора информации в память, носители географических языков тренируются не делать этого.
Чтобы понять это, представьте себе, что вы путешествуете вместе с носителем такого языка и останавливаетесь в отеле с коридорной системой, в котором все номера имеют одинаковые двери. Ваш друг занял комнату напротив вашей, и когда вы заходите к нему в номер, то видите точно то же самое, что и у себя: те же двери в ванную слева, тот же гардероб с зеркальными дверями справа, ту самую главную комнату с той же кроватью слева, те же завесы за ней, ту же тумбочку у стены справа, тот же телевизор в ее левом углу и тот же телефон справа. Короче, вы дважды увидите одну и ту же комнату. Но ваш друг, придя к вам, увидит нечто совсем другое, поскольку все направления север-юг для него изменятся. Таким образом, в случае, когда вы дважды увидели и запомнили одну и ту же комнату, носитель географической языка увидел и запомнил две разные.
Зеленый и синий в английском есть разными цветами , но во многих других языках считаются оттенки одного цвета.
Нам нелегко понять, как носители Гуугу Имитир изучают мир, с пересечением кардинальных направлений, встроенными в каждую ментальную картинку и каждый участок графической памяти. Не легче и размышлять о влиянии географических языков на стороны жизни, отличные от пространственной ориентации - влияют они, например, на чувство идентичности носителя, или, пожалуй, прививают менее эгоцентричный взгляд на жизнь? Но одно доказательство гласит: если вы увидели носителя Гуугу Имитир, показывающего на самого себя, вы, естественно, предположите, что он хочет привлечь внимание к себе. На самом деле он показывает то кардинальное направление, которое находится вне его спиной. В то время, как мы всегда в центре мира и никогда не бывает такого, чтобы направление в сторону нашей груди показывало нечто иное, чем нас самих, носитель Гуугу Имитир показывает везде себя, как если бы он состоял из воздуха и его собственное существование не имело бы значения.
Недавно серией хитроумных экспериментов было продемонстрировано, что мы даже цвета воспринимаем сквозь призму родного языка. Существуют радикальные различия в том, как цвета видимого спектра света различаются в разных языках. Например, зеленый и синий в английском - разные цвета, но во многих других языках они считаются оттенками одного цвета.
Оказывается, что цвета, которые родной язык обычно заставляет нас считать отдельными, в действительности могут улучшить нашу чисто визуальную чувствительность к соответствующим цветным различиям, благодаря тому, что наш мозг тренируется подчеркивать расстояние между оттенками цвета, которые имеют разные названия в нашем языке. Как это ни странно звучит, наше восприятие живописи Шагала действительно зависит некоторым образом от того, существует ли в нашем родном языке отдельное название для голубого цвета.
Язык народа матсес вынуждает его к "генетической" честности
В ближайшие годы исследователи, вероятно, смогут пролить свет на влияние языка на тонкие аспекты восприятия. Например, некоторые языки, вроде матсес в Перу, обязывают тех, кто ими говорит, подобно самых придирчивых юристов, точно указывать, откуда они узнали о том, о чем говорят. На єтих языках нельзя просто сказать, как говорят по-английски: "здесь прошло животное". Вы должны уточнить с помощью другой вербальной формы, был то непосредственный опыт (то есть вы видели, как животное прошло), или это ваш вывод (вы увидели следы), или это предположение (животные обычно ходят здесь в это время суток ), слух и т.д.
Некоторые языки обязывают тех, кто ими говорит, как самых придирчивых юристов, точно указывать, откуда они узнали о том , о чем говорят .
Если предложение сопровождается неправильной "доказательной базой", считается, что это ложь.
Таким образом, если, например, спросить представителя народа матсес, сколько у него женщин, он обычно (кроме случаев, когда видит всех своих жен здесь и сейчас) будет отвечать в прошедшем времени и скажет что-то вроде "Были две, когда я их видел последний раз". Наконец, поскольку женщины сейчас отсутствуют, он не может быть абсолютно уверенным в том, что одна из них не умерла или не убежала с другим мужчиной с того момента, когда он в последний раз видел, даже если это было всего 5 минут назад. Поэтому он не может говорить об этом как об определенном факте в настоящем времени.
Говорит ли эта потребность человека в такой постоянной, тщательной и замысловатой заботе об источниках информации что-то об ее взглядах на жизнь или о чувстве правды и причинной обусловленности? Когда наши экспериментальные средства станут более совершенными, такие вопросы начнут подвергаться эмпирическому исследованию.
В течение многих лет родной язык называли "тюрьмой", которая ограничивает нашу способность мыслить. Как только оказалось, что такие утверждения не имеют под собой никаких доказательств, это было воспринято как доказательство того, что люди всех культур думают в основном одинаково. Но это, конечно, ошибка - переоценивать важность абстрактного мышления в нашей жизни. Наконец, сколько повседневных решений вы принимаете на основе дедуктивной логики, по сравнению с решениями, которые принимались под влиянием чувств, интуиции, эмоций, импульсов или практических навыков?
Привычки ума, которые с детства прививает нам наша культура, формируют нашу ориентацию в мире и наши эмоциональные отклики на окружающие объекты, поэтому их последствия гораздо более существенные, чем было продемонстрировано экспериментами и могут также в значительной мере влиять на наши верования, ценности и идеологии. Пока мы можем не знать как непосредственно измерить эти последствия, или как оценить их вклад в культурные и политические трения. Но в качестве первого шага к пониманию мы должны сделать что-то лучше, чем делать вид, что все мы думаем одинаково.
Размещено на основе перевода на украинский, совершенного изданием ТЕКСТИ.org.ua
2 
1
Комментарии
4