Над входом в крематорий на Байковом кладбище — надпись большими буквами: "Не забудьте помянуть незлым, тихим словом..."
— Это наш директор решил повесить, — объясняет 52-летний заведующий колумбарием Петр Заика.
Это веселый невысокий мужчина в кепке и рабочей одежде.
— Колумбарий — непонятное название, — говорит. — Это кладбище, только погребают здесь не гробы, а урны. Все это насыпано, — показывает на земляные вал. — Архитекторы сделали его в форме каскада скифских курганов. В поминальный день здесь не протолпиться. Это же "общежитие"...
Портрет какой-то женщины, вычеканенный на вкопанном в склон могильном камне, размером с лист бумаги, зарос травой.
По ночам не гуляете здесь?
— Нет, — стенает плечами. — Думаете, души здесь летают? Ничего не видел.
С венка на могиле падает желтый шарик и катится вниз.
Подходим к круглому зданию из бетона. Это ритуальный зал. А под ним — печи крематория.
— Зал в форме розы, упавшей на землю, — расхваливает он. — Но увидеть это можно только с высоты. Здесь все недоделано. Там, — машет в сторону, — должен был быть мостик к озеру. На озере должны были плавать черные лебеди.
Когда умру, хочу, чтобы меня отвезли в Чернобыльскую зону
Мы идем мимо множества плит, украшенных искусственными цветами.
— Здесь бедные хоронят. Это — могила на четырех, — показывает на большую плиту.
Заходим в ритуальный зал. Стена заставлена венками, посредине - место для гроба.
— Сейчас спустимся в ад, — смеясь, говорит он.
Идем по крутой лестнице. Он подводит меня к большим железным дверям, за ними — лифт.
— Этим лифтом гроб с покойником спускают, а там перетягивают на катафалк и везут к печам.
Проходим по длинному коридору. Откуда-то доносится густой и низкий гул. С каждым шагом он становится все громче.
— Не бойтесь, — перехватывает он мой взгляд. — Это газ так гудит. Вот здесь и выпускают нашу продукцию, — показывает на печи. Они похожи на обычные духовки, только большие.
Под стенами на стеллажах — разноцветные гробы. Какой-то мужчина с золотыми зубами, в робе и вязаной шапочке, умело подкатывает катафалк ближе к дверцам печи. В воздухе стоит сладковатый запах. Гудит так, что голоса почти не слышно.
Петр открывает дверцы одной печи и предлагает заглянуть. Там догорает тело, остаются одни ребра.
— Вот, — подводит к открытым урночкам, — все, что остается от человека. Это коленная чашечка, — берет круглую кость, которая распадается в руке. — Это еще должны перемолоть на прах.
Выходим на свежий воздух.
— Я хоронил бы без памятников, — говорит Петр недовольно. — Деревянный крест и все. Чтобы когда-то освободить место другим. Если с такой интенсивностью хоронить, то через тысячу лет мир превратится в сплошное кладбище. Когда умру, хочу, чтобы меня отвезли в Чернобыльскую зону. А там пусть тело разорвут птицы.
Останавливаемся у могилы.
— Вот вы знаете, кто эта женщина? Вам что-нибудь говорит ее имя? Ну, разве что посчитаете, сколько прожила.
Давно вы начали так думать?
— С тех пор, как работаю здесь. Ежедневно одно и то же, как на заводе.
Мы заходим в небольшой кабинет. За столом сидит белокурая женщина.
— Знакомьтесь, это Валентина. Моя жена.
Вы в колумбарии познакомились? — удивляюсь.
— Это был служебный роман — не путать с кладбищенским, — громко смеется. — Вместе уже 23 года. У нас двое детей, относятся к нашей работе нормально.
Весь кабинет заставлен квадратными надмогильными плиточками. На тумбочке — каменные вазы. Он перебирает их.
— Вот тюльпан, а это — кувшин. Можно любую сделать. Одна была в форме чайки. Бюст стоит 5 тысяч гривен. Вам за три сделаем, — смеется.
Как вы попали сюда на работу?
— Случайно, — хитро улыбается. — Как-то выпивали с приятелями, отдыхали. Кто-то сказал, что есть интересная работа. "Где?" — спрашиваю. — "В крематории". О, годится, что-то новенькое, нужно попробовать! Устроиться можно было только через знакомых. До этого работал в нескольких конторах, но нигде не задерживался. Думал, что и здесь ненадолго. Однако остался на 30 лет. Начинал дворником, потом был санитаром, теперь дослужился до заведующего колумбарием.
Санитаром что делали? — спрашиваю.
— Покойников мыл, одевал, гримировал. Какая разница, где и кому делать прическу? Разница только в том, что один - холодный, а другой — теплый. По рукам можно многое узнать. Могу определить, каким человек был при жизни. Если покойник скован, руки в кулаки сжаты, зубы стиснуты, значит, жадный был. Вот бабушки всегда расслаблены.
Кошмары не мучили?
— Никогда, — уверенно ответил. — Не каждый может быть санитаром. Это же не печенье перебирать. Помыть, побрить, одеть, косметику наложить. Молодым девушкам-покойницам брови, губы накрасить, чтобы красивые были.
Говорят, покойникам роты зашивают...
— Не зашивают, а подшивают изнутри, — он поднял палец вверх. — Это хирургическая операция. У каждого санитара своя техника и секреты.
Что-то необычное приходилось видеть?
— Всякое было, — замялся.— Как-то начал мыть покойника, а из него черви полезли. Причем только вчера умер. Тот покойник парализован был, потому что на спине у него пролежни были. Наверное, еще живого грызли. Утопленников приходилось гримировать: они черные или синие. А когда напудришь его, красавец голубоглазый выходит, — засмеялся. — Хотя покойников называем жмуриками, так как глаза закрыты.
Валентина поднимается из-за стола.
— Я лучше пойду, не могу это слушать.
Покойника одеть легко? Говорят, одежду разрезают.
— Нужна ловкость. Бабушку за несколько секунд могу одеть. Два года назад побывал в Иране, когда там разбился самолет. Там быстро управлялись: нужно было за три часа запаковатьгробов 200, так как жара. Целых тел не было, собирали руки, ноги. По одежде подбирали.
Молодым покойницам брови, губы накрасить, чтобы красивые были
Вы спрашивали об одежде? — переспрашивает. — Нет, одежду не разрезают. Люди же деньги за это платят. Мне было бы неприятно, если бы моих родственников хоронили в разрезанном. А еще есть у нас услуга — бальзамирование. Скажем, родственники далеко, без них похоронить не можем. Лежала когда-то с месяц летом немка забальзамированная — и ничего. Холодильников тогда не было.
Многие люди соглашаются на кремацию?
— Это теперь популярно. Могила не нуждается в особенном присмотре, мало места занимает, не нужны оградка, памятник. Предков наших сжигали на кострах, это уже христианство запретило. За день кремируют 35–40 покойников. А в 70-х, когда только построили крематорий, один покойник был в день, а то и в неделю. Все бегали смотреть, как на праздник. А теперь это конвейер.
Что не сгорает в печи?
— Металл. Его магнит собирает. Но родственникам, кроме праха, ничего не выдают.
Не хотите поменять работу?
— Даже не знаю, почему так долго здесь задержался, — задумывается. — Разруливаю здесь конфликты. Бабушки — самые конфликтные. Воюют за 20 сантиметров земли. А я мирю их так, что потом стают подругами-неразлейвода. Магарычи мне носят, — подмигивает.
"Весело" здесь у вас...
— Кто боится смерти, тот боится и кладбища. Вот рождения никто не боится, а оно же рядом со смертью ходит. Когда это поймешь, тогда и кладбище становится роднее.
1953 – родился на Хмельниччине
1974 – окончил Киевский автодорожный техникум
1976 – начал работать в киевском крематории
1982 – женился на Валентине
1983 – родилась дочь Маргарита
1984 – родился сын Богдан
5 
1
Комментарии