— Устал вручать повестки сельским ребятам. Сосед, одноклассник моей дочери, тоже пошел воевать. Мать его через забор начала упрекать, что я жирую, а ее сын на войне. Я собрал сессию, передал полномочия секретарю и пошел на пятую волну мобилизации. Имел бронь, но мне не отказали. Закрыл дом, сказал соседу присмотреть, — говорит 50-летний Сергей Кравченко, старший сержант 72-й отдельной механизированной бригады, командир роты пехоты.
Второй год на войне. До тех пор восемь лет был сельским председателем села Байрак Диканского района на Полтавщине. Закончил местную 8-летнюю школу. Работал в колхозе, потом водителем в Полтаваоблэнерго. Больше 20 лет разведен. Бывшая жена Мария живет отдельно. Имеют дочь Римму, 1-летнего внука Дмитрия.
С Сергеем Ивановичем встречаемся в промзоне Авдеевки 18 января. Он на старой "таблетке" приехал за продуктами, которые привезли волонтеры. Должен развезти их по позициям. Говорим, пока солдаты грузят провизию.
Мужчина невысокий, статный, с седыми волосами. Поверх теплой кофты накинул флисовую военную куртку. Приглашает в машину.
— Сразу служил в 58-й бригаде. Были на самом передке — возле Новоселовки Второй Ясиноватского района на Донетчине. Многих ребят там потеряли. Я через восемь месяцев поехал домой. Думал, навоевался. Четыре месяца дома ходил, как в воду опущенный. Дочь спрашивала, не заболел ли. Не выдержал, позвонил в военкомат, попросился в промзону. Те засмеялись, мол, там места всегда есть. Взял направление в 72-ю бригаду и на полгода подписал контракт. Хотели меня в Авдеевке оставить, но я готов был идти только на промку.
Как восприняли в селе ваше решение?
— После дембеля расспрашивали, много ли заработал. Ничего не понимают. Иногда не знаю, доживу ли до утра. На войне мечтал выспаться, а приехал домой — не засну. Слишком тихо. Только во время грозы высыпался. Когда после перерыва приехал на промку — легче на душе стало, дочка по телефону спрашивала, отчего веселый. Это уже мой дом.
С молодыми легко нашли общий язык?
— Ребятам по 18–20 лет. Часто не контролируют себя — ни в словах, ни в поступках. Не знают, что здесь делают. Подписали контракт и пришли без цели. Думали, что заработают деньги и поставят крутое фото в интернете. Это — сломанные человеческие судьбы, как писал Ремарк. Война их перемолотит.
Им страшно воевать?
— Есть такие, которые боятся темноты и обстрелов. Ночью не идут на дежурство, после недели на промке просят перевести. Их меняют, потому что оставить здесь — это потенциальный 300-й (раненый. — ГПУ). Он испугается, залезет в какую-то нору и будет сидеть, а диверсионная группа вырежет позицию.
За себя не так страшно. Боишься, что враг уничтожит твоих товарищей. Как с этим жить? От таких мыслей бросаюсь во сне.
Боец после дембеля остается один на один с кучей проблем. Так не должно быть. Нужно месяца на три отправлять на адаптацию — собирать в лесу грибы, рыбу половить, пообщаться с психологом, побратимами.
Прийти с войны сразу на мирную территорию — у кого угодно мозги не выдержат. Или агрессивным будешь, или будешь бухать не просыхая. В США годами наработан механизм реабилитации, с бойцами работают квалифицированные военные психологи.
Вы сами изменились?
— Научился видеть людей. Война сразу показывает, кто рядом — мудак или нет. Даже последний аватар (так называют алкоголиков в АТО. — ГПУ) может в трудный час тебя прикрыть, горой станет. А тот, что правильный по жизни, убежит при обстрелах.
Какой день больше всего запомнился?
— 28 мая 2016-го. Мы по шесть человек выходили на позицию. Подлезла вражеская диверсионная группа и из "Мухи" (противотанковый гранатомет. — ГПУ) попали в окоп. Добили наших раненых из автоматов. Пятеро погибли. Мы ночью под обстрелами выносили тела побратимов.
Когда выживаешь в таких боях, имеешь двоякое ощущение. Хорошо, что выжил, но не по себе от смертей. Наш комбат говорит, что у них с хирургом одна судьба — каждый имеет свое кладбище.
Можно привыкнуть к смерти?
— Да. Недавно задумался и испугался. На войне становишься более черствый. Привыкаешь даже к смерти друзей. Как будто закрывается душа, как улитка. Может, так организм прячется от стресса.
Сашка, один из последних погибших, все мотался на автомобиле. Сделал ему замечание, а он сказал, что это в последний раз. Так и произошло — подорвался на фугасе.
Смерть здесь не такая, как в мирной жизни. Делишься последним хлебом, а через час этого человека нет. Поэтому здесь день рождения — другой праздник. Стараемся не ссориться, потому что можешь не успеть извиниться за то, что сказал сгоряча.
Какие сейчас настроения у бойцов?
— Мы не за Петра Порошенко стоим. А чтобы российская нечисть не полезла к нашим родным. Война — это бизнес тех, кто наверху зарабатывает миллиарды. Мимо неконтролированной границы едут эшелоны товаров из России, которые без налогов проходят к нам, дальше — в Европу. Украинцы стали пешками в чужой игре.
Люди на Донбассе — тоже заложники ситуации?
— По-разному. Почти в каждой семье есть человек, который воюет на стороне ДНР. Есть такие, что в спину стрельнут, а есть — заложники ситуации.
Я для себя развеял миф о языковом барьере. Здесь в селах лучше говорят на украинском языке, чем на Полтавщине. Говор чистый и красивый.
Кто хотел быть с Украиной — давно на мирной территории. Но переселенцы почти не воюют в АТО. Едут ребята из Житомира, Львова или Полтавы. Это играет на руку российской пропаганде — типа, понаехали каратели.
У людей на Донбассе был выбор. Если бы захотели — сами могли оккупантов сбросить в шахты. А не сделали.
Их стоит убеждать в другом?
— У погибших боевиков вырастут дети. Мы для них — каратели. Как этому малому объяснишь, что нужно любить Украину? Тем более, что сейчас здесь ничего не делается. Нет ни украинских газет, ни телевидения.
Какой выход?
— Осмелиться отмежевать Донбасс. Восстановить промышленность нереально. Украина даже с помощью Запада не потянет. Там все предприятия, которые работали, — разрушены, вывезены или порезаны на металл.
3 
1
Комментарии