Психоаналитик

С недавних пор у меня появился психоаналитик. Каждый американец, который хотя бы немного себя уважает, не знает, кто он есть. Потому идет к психоаналитику. Я тоже, хотя и иностранка, немного себя уважаю и не знаю, кто я такая. Мой психоаналитик — вылинявшая блондинка, которая напоминает звезду моего детства Дорис Дей.

— Знаете, несколько лет назад в Черногории произошло сильное землетрясение. Один репортер потом спросил крестьянина, как это было. Вот, говорит крестьянин, сижу себе дома, вдруг слышу — что-то трясется. Выхожу на улицу и вижу: вот эпицентр! Отскочил влево, а эпицентр за мной, погнал вправо — а он опять за мной.

— Забавно, — бледно улыбается мой психоаналитик.

— Ничего забавного, — говорю я. — Поэтому к вам и пришла. Эпицентр приковылял за мной. Как бы это объяснить. У меня под ногами трясется земля. Я вижу все в двойном свете, все кажется таким хрупким, словно в любое мгновение может рухнуть. — Как особа интеллигентная, пытаюсь выражаться метафорически и не надоедать деталями.

— Пожалуйста, не выражайтесь метафорически, здесь нужна конкретика. Сначала объясните мне, что такое Черногория, — решительно говорит мой психоаналитик.

И я объясняю — почему нет. Во всем этом балагане последовательность не играет роли. Перечисляю все — Черногорию, Словению, Хорватию, Боснию и Герцеговину, Македонию и Сербию. Вспоминаю о двух прежде автономных округах — Воеводину и Косово.

— А почему прежде? — спрашивает психоаналитик.

И я объясняю. Перечисляя слованцев и хорватов, сербов и мусульман, черногорцев и албанцев, евреев и итальянцев, ром и румынов, болгар и украинцев, венгров и чехов. Не забываю никого.

— Меньше деталей, — перебивает мой психоаналитик. — Мы должны как можно скорее дойти до главного источника фрустрации.

— Именно поэтому я начала с эпицентра, но вы хотели знать, что такое Черногория, — протестую я.

— Хорошо, хорошо, — ворчит мой психоаналитик. — Рассказывайте дальше.

Поэтому я рассказываю дальше: объясняю историю Югославии, а при случае и свою собственную, сдуваю пыль с бабок и дедов. Мне они безразличны, но, возможно, для нее это важно. Громко вспоминаю свое детство, ничего не обхожу — ни пионерского галстука, ни общественных дел, ни эстафету в честь Тито.

— Минуточку… А что такое эстафета в честь Тито?

И я объясняю. Кусок дерева или металла, палочка ручной работы, пустая внутри. В эту дыру почти двадцать два миллиона югославов годами втыкали бумажки с пожеланиями на день рождения Тито — символично передавая друг другу палочку из рук в руки как залог братства и единства.

— Это не совсем понятно, но речь точно идет о фаллическом символе, — профессионально утверждает мой психоаналитик.

— Конечно, — говорю я. — Наша культура является фаллической, мужской, культура палки и ножа, в зависимости от насущных проблем. Но оставим это, потому что далеко можно зайти.

— Вы зашли туда, где вы теперь находитесь, — кисло отмечает мой психоаналитик.

— А вы, со своей стороны, потягивали кока-колу, а в школе танцевали с помпонами на баскетбольных матчах — и вполне нормальные, — говорю я вызывающе.

— Это правда. Я уже почти об этом забыла, — грустно бормочет моя Дорис Дей. — Рассказывайте дальше.

И я рассказываю. Не обходя ничего. Рассказываю о социализме и коллективизме, о коллективном МЫ вместо индивидуального Я, о том МЫ, которое ни за что не отвечает, во имя котогого годами обещали счастливое будущее, во имя которого сегодня убивают.

Моя проблема заключается в том, что все это — правда

— Понимаю. Если бы вы имели развитую культуру self (себя), то вам теперь было бы намного лучше.

— Тогда бы мы имели индивидуальное, а не коллективное безумие.

— Объясните, пожалуйста.

И я объясняю. Подавая короткую историю ничтожества. Рассказываю о мифическом и племенном мышлении, о примитиве и невежестве, о криминальной ментальности, о кражах, лжи, о легализации лжи, культуре лжи, о своеволии, о новой крестьянской ментальности, которая плачет убивая, и убивает плача.

— Я не понимаю. Нужны детали.

И я выкладываю детали. Даты, фамилии, результаты демократических выборов, перечисляю правящие и оппозиционные партии, фамилии вождей, названия городов, факты.

— Милошевик. Ву-ко-вар, — мучается с именами собственными мой психоаналитик.

А я рассказываю об одичалой армии, о сербских и черногорских добровольцах, которые грабят Дубровник, о коллективной паранойе, об уничтоженных хорватских городах, об убитых детях, сожженных селах, о резне, беженцах, о пьянстве, безумии и культе ножа.

И замечаю, что у моего психоаналитика слегка дрожат руки.

— Достаточно. Такое впечатление, что вы мне пересказываете фильм ужасов. Сомневаюсь, что такое могло произойти в сердце Европы, в канун ХХІ века, — говорит психоаналитик тоном учительницы. — Скажите мне, пожалуйста, в чем, по вашему мнению, заключается проблема.

— Моя проблема заключается в том, что все это — правда.

— Перейдите, пожалуйста, к своей личной проблеме, — психоаналитик выделяет слово "личная", словно то, о чем я рассказывала до этого, не входило в реестр личных проблем.

И я старательно объясняю дальше. У меня раздвоена личность. Все вижу в двойном свете. Я — дом, в котором есть параллельные миры, в моей голове все существует одновременно. Смотрю на американский флаг, и вдруг вместо белых звездочек мерещатся красные серпики и молоточки. Смотрю по телевизору рекламу кораллов, что меня очень успокаивает, и на месте, где должна висеть нитка жемчуга всего за шестьдесят пять долларов, я вижу подрезанное горло. Гуляю по Пятой авеню, и вдруг небоскребы падают, будто карточный домик. В моей голове все смешалось, все существует одновременно, ничего нет однозначного и стабильного — ни стран, ни границ, ни людей, ни домов.

— А хуже всего то, — говорю утомленным голосом, — что думаю, будто это моя вина, что я привезла сюда вирус. В это мгновение я больше всего волнуюсь за Эмпайр Стейт Билдинг и Бруклинский мост.

— Успокойтесь, ничего не случится. У вас здесь твердый грунт под ногами, — уверенно говорит мой психоаналитик.

— Там у меня тоже был твердый грунт, тем не менее случилось.

— Вы должны пережить шок. И все будет в порядке.

— А с вирусом что? Если именно теперь, во время нашего разговора, падает Эмпайр Стейт Билдинг? И вы говорите, что все в порядке?

— Вы знаете, что это невозможно.

— Я так же думала о Дубровнике!

— Господи Боже, вы в действительности невозможная. Вам необходимо работать над самооценкой, которая была серьезно повреждена. До свидания в следующую пятницу, — моя Дорис заканчивает сеанс. Ее руки слегка дрожат. Она кажется мне еще более бледной.

Прислушиваюсь к совету. Ежедневно йога, работаю над собой, над моим self. Я — пуп земли, и ничего, кроме этого, меня не интересует, не существует, и никто меня не свернет с этого пути. Смотрю на свою вытянутую ногу, как на объект, достойный уважения. Ни о чем не думаю, слушаю старательно отобранную музыку — медитативную и нью э йдж, также заказала антистрессовый комплект. А о своем психоаналитике совсем забыла.

Звонит телефон. Я не поднимаю трубки. Сижу в позе лотоса и не двигаюсь. Работа над self дает первые результаты. Мне не хочется вставать и разговаривать. Из автоответчика нервно гундосит знакомый голос:

— Алло! Что с вами? Куда вы пропали? Алло! Почему вы не отвечаете? Позвоните мне. Нужна ваша помощь. Он здесь, в моем кабинете. Эпицентр! Я не знаю, что делать. Все трясется, я вижу все в двойном свете. Все кажется мне таким хрупким, словно в любое мгновение может рухнуть.

×