78-летняя Анастасия Аврамчук 20 лет живет в житомирском селе Большие Клещи — в зоне обязательного отселения. Пани Анастасия — одна на все село, детей у нее нет, да и замужем не была. Присматривает за небольшой деревянной церковью, двери которой всегда отворены. В церкви убрано. Под иконами много бумажек с именами: слева от алтаря — за упокой, справа — во здравие. Раз в году приезжает священник и правит службу.
Дом Анастасии Аврамчук найти нетрудно. Среди развалившихся домов он единственный уцелел. Баба Настя в фиолетовом платке, черных зимних сапогах, клетчатой юбке, подвязанная платком. Стоит на крылечке, выливает воду из большой жестянки. Рядом рычит небольшая черно-рыжая собака. Бабушка с недоверием поглядывает на меня, поворачивается спиной и молча входит в дом. Пес бежит за ней.
— Зайти можно? — заглядываю в темные сени.
—Та идите уже, — тихо отвечает из комнаты. — Барбос, не трогай!
Столетний дом побелен, а вот крыши нет. Два года тому назад не выдержала веса снега, упала. На мокром полу большие корыта, литровые банки, тазики, жестянки, в которые с потолка течет вода. Балки подперты двумя столбами. Черный потолок аж прогнулся.
Заболела и не захотела выходить замуж
Старушка сидит на высокой кровати, ноги поставила на скамью. Собака забилась под кровать, рычит. Возле нее таз, в котором замочено постельное белье.
— Вот вчера в той хате, — машет пани Анастасия в сторону сеней, — нагрела воды в печи, замочила наволочки, простыню. А сегодня ударилась головой о бревно. Что-то плохо стало, пришлось лечь. У меня в 91-м уже было мозгов сотрясение. Так я полтора года лежала, ничего не делала. И ключицы болят.
Потом говорит, что ездила как-то в Попельнянский район — выбирать дом, но там не понравилось.
— Песок то вверх, то вниз. Там войны были, и сейчас кости находят, когда пашут. Рассказывали, трактор как копнет глубже, так кучи костей выкапывает. Звали когда-то под Малин, но как раз купоны подошли, и люди побоялись продавать дом. А через три года денег уже не было. Говорят, переезжай или в Народичи, или в Базар. А я не хочу. Они мне: пропадете здесь. А разве я в людях не пропаду? — повышает голос бабка. — Или в людях люди не умирают? Каждый день умирают! Везут и везут тех покойников. Какая мне разница, где умирать? Говорят, никто и не увидит, что вы умерли. Увидят, когда червяки съедят, сгребут в мешок да и... Если бы дом был покрытый, то здесь рай был бы. Я уже привыкла к воде: и летом и зимой — капает и капает.
Родные есть?
— Никого нет. И замужем не была. Потому что заболела и не захотела идти замуж. Ходила на ферму пешком очень далеко. А зимы такие суровые были. После войны обуться не в что было. Мороз, вьюга, а я в одних валеночках, в платочке. Приду домой, выкручу мокрые валенки, положу в печь, чтобы высохли. А где там они высохнут: два часа побыла дома да и опять на работу.
Покупаю в Базаре колбасу, хлеб
Мы жили тогда в трех километрах от Клещей, — вспоминает. — А перед войной перенесли дом сюда. Отца в 1939-м отправили сплавлять лес на реку. Он простудился, получил воспаление легких. Несколько дней пролежал да и умер — легкие сгорели. Брат был у меня и две сестры. Одна умерла в 35 лет. Жаль мне ее было, очень была работящая. Старшая еще живая, 82 года, дети забрали ее в Чернигов. Уже восемь лет парализованная. А брат переехал в Малин. Два года пожил там да и умер от тоски.
Свет у вас есть?
— Есть, — улыбается. — Солярка есть, керосинку зажигаю. Но она плохо горит, коптит, иногда без света сижу. А бывает и на ночь не тушу.
Что готовите себе?
— Готовить негде, — показывает на прикрытые целлофаном плиту и газовый баллон посреди хаты. — Обещали привезти еще в прошлом году газ. Хотела на Новый год что-нибудь испечь или какую-то шкварку зажарить. До сих пор жду. Покупаю в Базаре колбасу, хлеб.
Почему не привозят продукты?
— Кто ж ради меня одной бензин будет тратить? — отмахивается. — Сама хожу. Автобусы мне не подходят. Потому что едут рано утром, а возвращаются под вечер. Так я пешком хожу — 13 километров. Ноги, спина болят. Я ж не одну буханку беру, а три, да еще и сдобы прикуплю. Когда возвращаюсь, всегда в церковь захожу, даже ночью. Этой зимой думала, что замерзну: от церкви до дома два часа добиралась.
Тяжело перезимовали?
— Ой, холодно было! Это как если бы вы на балконе спали. Когда лежу, то вижу через дыру в потолке солнце, — показывает на угол, в небольшую дыру в котором можно разглядеть серое небо. — Хорошо, хоть по дому ветер не гуляет. Укрываюсь двумя одеялами, обкладываюсь подушками. Но бока мерзнут. Руки грею над свечкой, чтобы умыться.
Не страшно одной?
— А чего бояться? Кто захочет, тот и в закрытый дом войдет. Волки по селу ходят, кабаны, лисы бегают, зайчики. Но охотники убивают. Ходили здесь четыре козла, теперь только один остался. Хороший такой, большой, так мне жаль, потому что убьют и его, всплескивает руками. — А он же козуль ищет. Зайчик ко мне прибегал зимой. Прибежит к калитке, я его позову "Заинька", а он сидит, смотрит, а зпотом идет себе. Лоси приходили, большие, как кони. Не знаю, как к ним обращаться, так говорю "Лосяня, лосяня". Тоже смотрит, не убегает. А теперь почти не приходят. Только следы вижу.
Огород сажаете?
— Конечно. Картошку, свеклу, морковь, капусту, огурцы, помидоры. Один год такие большие помидоры уродили, люди удивлялись.
А откуда новости узнаете?
— Радио у меня есть, — показывает маленький радиоприемник на подушке.
Минут 20 бабушка рассказывает новости и дает прогноз политической ситуации в стране. Жалеет об украденных "кучмовцими" деньгах.
Руки грею над свечкой
Как-то молодая женщина из Базара рассказала ей, что тяжело живет, потому что двое детей, а муж выпивает.
— Было у меня 200 гривен, так я сотню ей дала, — скромно говорит. — Получали донедавно по 50 гривен гробовых. Теперь 106 гривен. Это нам Янукович дал, — аж кричит бабка. — Но где же он их взял? Сколько коммунисты выступали на радио, шинковали?мудровали, по всем банкам шуровали-муровали — не нашли откуда. Было бы две партии, а то 45 — попробуй разобраться. Я не голосовала, потому что не дали транспорт, а голосовала бы за Ющенко.
Люди приезжают к вам?
— Вот сегодня приезжали голландцы. Они часто навещают меня. Сыру голландского как-то привезли. Очень мне сыр из Голландии нравится, — хитро улыбается. — А как-то привезли сыр, а у него вкус не тот, так я говорю, это вы, наверное, в Киеве купили. Теперь привозят свой. Зашла позавчера в церковь, а там какие-то люди. Я к ним обращаюсь, а они молчат. Оказалось, венгры.
Бабушка быстро соскакивает с кровати, идет в другую комнату. Барбос бежит следом. Там тоже вода течет с потолка. Все вещи, одежда сложены в углу. На стенах — фотографии под стеклом. Бабушка показывает открытку с пасхальными яйцами, на обороте — большими буквами от руки написано по-английски и по-украински" Норвегия".
— О, из Норвегии, а мне показалось, что венгры. Вот привезли гостинца, — бабка достает большую упаковку свечек и мыло.
Барбоса кормом для котов кормите? — показываю на пустой пакет с нарисованной кошкой "Дарлинг".
— Барбос такого не ест. Он у меня комнатный, — гладит собаку по голове. — Любит молоко, сало, колбасу или если хлеб чем-то вкусненьким намазать, — ласково обращается к собаке. — Но когда насытится, то сторожить меня не хочет, только спит. А это ездила в Малин, накупила продуктов и не во что было сложить. Так мне дали этот пакет. Кошка здесь — такая красотуля нарисована, что я оставила его.
Было 20 кур, но лисы и коршуны поели
Хозяйство держите?
— Корова есть, было 20 кур, но лисы и коршуны поели. Недавно Барбос задушил лису. А в позапрошлом году трех.
Радиацию у вас измеряют?
— Вот измеряли недавно, говорят — нет. Измеряли всюду: в хлеву, во дворе, под кроватью — даже не пискнуло. А возле соседнего дома пищало.
На себе чувствуете радиацию?
— Сначала очень чувствовала. Как вышла та радиация, то вода, молоко, яйца на вкус горькие были, — говорит деловито. — По себе чувствую, есть радиация или нет. Вот как плохо чувствую себя, то точно выбросы были.
Пани Анастасия слезает из кровати. Берет жестянку.
— А воды сколько, — жалуется, — успевай только выливать.
Выходим на крыльцо. Бабушка рассказывает, что жил когда-то в их селе дед и заболел. Люди приходили, спрашивали о самочувствии. А он отвечал: "Пора умирать, но еще хочу увидеть, куда то дерьмо поплывет".
— Так и я. Как тот дед хотел увидеть, чем закончится коллективизация и репрессии, так и я хочу еще пожить и увидеть, как оно будет дальше.
2 
1
Комментарии