...Ми жрем всухомятку, хрустим луком, скребем ложками по консервным банкам, и вдруг Санька Скворец, сидящий на корточках возле окошка, задумчиво говорит:
— Ребята, а вот чеченцы.
По дороге быстрым шагом к нашему корпусу идут шестеро. Оглядываются по сторонам, оружия вроде нет, одеты в черные короткие кожанки, сапоги, вязаные шапочки. Только один в кроссовках и норковой шапке.
Спускаемся вниз. По приказу Семеновича часть бойцов, выйдя из здания, бежит вперед, а часть остается внутри. Мы с Шеей и моим отделением затаились около больших окон первого этажа с той стороны, откуда идут чеченцы. Через несколько длинных минут они появляются. Мы не выглядываем, чтобы нас не заметили. Прислушиваемся. Чеченцы идут молча, я слышу, как один из них — почему-то мне кажется, что это именно тот, который в кроссо вках, — поскользнулся на грязище и тихо по-русски, но с акцентом матюг нул ся.
Комвзвода улыбается.
Стою, прикипев спиной к стене около окна. Боковым зрением смотрю на видимый просвет — два метра от угла здания. На мгновение в просвете появляются чеченцы — один, второй, третий. Все, шестой.
— Идем!
Тяжело, но аккуратно выпрыгиваем, или даже выступаем из низко посаженого окна — Шея, я, Скворец. Несколько метров до угла здания, поворачиваем следом за чеченцами — последний из них оглянулся на звук наших шагов.
— На землю! — закричал Шея и, подбежав, ударил сбоку прикладом автомата в лицо ближнему чеченцу, как раз тому, что в норковой шапке. Чеченец взмахнул в воздухе ногами и шлепнулся в грязь, а его шапка отлетела в кусты. Остальные молча легли на землю.
Подбегая, я наступаю на голову одному из чеченцев и едва ли не падаю, потому что голова его неожиданно глубоко, словно в масло, провалилась в грязь. Мне даже показалось, что я чувствую, как он пытается мышцами шеи выдержать мой вес. Хотя вряд ли я могу почувствовать это в ки рзач ах.
Через минуту подходят наши. Мы обыскиваем чеченцев. Оружия у них нет. Зернышки в карманах. С лица чеченца, попавшего под автомат Шеи, стекает кровь. Чеченец сжимает челюсть в кулак и безумными глазами зырит на Шею.
— Что на заводе нужно? — спрашивает Семенович у чеченцев. От его голоса становится холодно.
— Мы работаем здесь, — отвечает один из них. Но одновременно с ним второй чеченец говорит:
— Мы в город идем.
Стало тихо.
"Что же они ничего не говорят!" — думаю я.
Чеченцы переминаются.
Семеновича вызывают по рации пацаны, оставшиеся на чердаке для наблюдения. Он отходит в сторону, связывается с бойцами. Оказывается, по объездной дороге едет грузовик, в кабине двое в гражданском, якобы чеченки, кузов открыт, пустой.
Одно отделение остается с задержанными чеченцами. Мы бежим к перекрестку, навстречу грузовику. Мнется и ломается под тяжелыми ногами бесцветная, сухая чеченская полынь-трава. Шагов через сорок скатываемся, безжалостно выпачкав ягодицы, икры и руки, в кусты, по разные стороны дороги. Пацаны быстро снимают автоматы с предохранителей, патроны давно заряжены. Слышно, что грузовик едет на большой скорости. Через минуту мы его уже видим. За рулем на самом деле кавказцы.
Шея, лежавший рядом с Семеновичем, привстает на колено и дает очередь вверх. Грузовик поддает газ. В ту же секунду по нему начинается стрельба. Стекло со стороны пассажира разлетается вдребезги. Я тоже даю очередь, запускаю первую порцию свинца в мрачное чеченское небо, но уже можно не стрелять: машина резко останавливается. Из кустов вылетает Плохиш, открывает двери и вытягивает водителя за шкирку. Он жив, неразборчиво ругается, наверное, по-чеченски. Подходит Хасан, что-то тихонько говорит водителю, и тот умолкает, удивленно глядя на Хасана.
Пассажира вытягивают за ноги. Его голова бьется о подножку. У него прострелена щека, а на груди словно разбита банка с вареньем — черная густая жидкость и налипшее на это месиво из лобового стекла. Он мертв.
Пацаны лезут в машину, копаются в бардачке, поднимают сиденье.
— Нет ни черта!
Хасан ловко прыгает в кузов. Топчется там, потом садится на кабину и закуривает. Он любит так красиво присесть где-нибудь, чтобы поэффектнее.
Мы сегодня спровадили на тот свет восемь человек
Что делать дальше, никто не знает. Семенович и Шея стоят в стороне, командир что-то приказывает Шее.
— Ходим! — говорит Шея бойцам. — Труп на обочину спихните.
— А что с этим? — спрашивает Саня Скворець, стоящий возле водителя. Тот лежит на животе, накрыв голову руками. Услышав Саню, чеченец поднял голову и, поискав глазами Хасана, крикнул ему:
— Эй, брат, вы чего?
— Давай, Сань! — говорит Шея.
Я вижу, как у Скворца дрожат руки. Он поднимает автомат, нажимает на курок, но выстрела нет — автомат на предохранителе. Чеченец встает с коленей и хватает Санькин автомат за дуло. Санька судорожно дергает автомат, но чеченец вцепился крепко. Все это, впрочем, длится не больше секунды. Димка Астахов бьет чеченца ногой в подбородок, тот отпускает автомат и заваливается на бок. Димка сразу же стреляет ему в лицо одиночным. Пуля попадает в переносицу. На морду Плохиша, стоявшего рядом, попали брызги простреленной глазницы.
— Тьфу, бля! — ругается Плохиш и утирается рукавом.
Санька Скворец, отвернувшись, блюет непереваренной килькой.
Идем.
Плохиш вертится вокруг машины. Я поворачиваюсь и вижу, как он обливает убитых чеченцев бензином из канистры, найденной в грузовике. Через минуту он, довольный, догоняет меня, в канистре плещутся остатки бензина. Возле грузовика, потрескивая, горят два костра.
***
.Отделение, оставшееся около корпусов, выстроило чеченцев под стеной.
— Спросите у своих, кто хочет? — тихо говорит мне и Хасану Шея, кивая на пленных.
Соглашаются пятеро. Чеченцы ни о чем не подозревают, стоят, положив руки на стены. Кажется, щелкание предохранителей слышать за десятки метров, но нет, они ничего не слышат.
Шея махнул рукой. Я вздрогнул. Стрельба длится секунд сорок. Жертвы возятся, вздрагивают плечами, с гинают-расгинают ноги, словно погрузились в плохой сон и вот-вот должны проснуться. Но постепенно движения становятся все более слабыми и ленивыми.
Подбежал Плохиш с канистрой, аккуратно облил расстрелянных.
— А вдруг они не… боевики? — спрашивает Скворец у меня за спиной.
Я молчу. Смотрю на дым. И вдруг в сапогах расстрелянных начинают взрываться заряды. В сапоги же мы к ним и не залезли.
Ну вот, и отвечать не нужно.
Связавшись с нами по рации, подъехал БТР с заводской комендатуры. На нем — солдатики.
— Парни, шашлычков не желаете? — это, конечно же, Гриша сказал.
***
— С почином вас, ребята!
Все ждут, что скажет Семенович. Ну, Семенович, ну, родненький.
— Десять бутылок водки на стол.
— Ура, — констатирует Гриша спокойно.
— Нас же пятьдесят человек, Семенович! — это Шея.
— Я пить не буду, — говорит Амалиев.
— Иди чистить картофель, пацифист, тебе никто не предлагает. Семенович, может, пятнадцать?
— Десять.
Мы толчемся, как в первый раз. Лук, консервы, хлеб, картофель — какое счастье, а! Водка, чудо мое, девочка. Горькая моя, сладкая. Прозрачная душа моя.
Шея бьет ладонью по донышку бутылки, пробка вылетает, но разбрызгивается горькой лишь несколько капель. Сила удара рассчитана, как сила родительского затыльника.
Семенович говорит простые слова. Стоим, сжав кружки, фляги, стаканы, улыбаемся. Спасибо, Семенович, все правильно сказал.
Первая. Как пара в желудке поддали. Лук хрустит, соль хрустит, спешно и с усилием глотается хлеб, чтобы поржать всем розовым ртом с очередной глупости из уст товарища.
Вторая. Ай, горячо.
— Братья по оружию и отсутствию ума! — говорю я. Какая разница, кто говорит. Семенович, отец родной! Плохиш, поджигатель, курва мама! Гриша! Хасан! Дорогие мои…
И курить.
И опять.
Водка, конечно, быстро закончилась. Но если Семенович сказал, что десять, то так и будет. Не девять и не одиннадцать. Десять. Мы все понимаем. Все-таки приказ.
Еще бы одну и хватит. Тсс! Мы же не с пустыми руками из дома приехали. Втыкаю пузырь спирта за пазуху и поднимаюсь на второй этаж. Наши пацаны уже ожидают. У Хасана кружка, У Саньки Скворца луковица. Полный комплект.
Стукаемся кружками. Глотаем. Опять стукаемся. Еще пьем. Не нужно уже курить. Потому что уже мутит.
Саня Скворец медленно по стене сползает вниз, садится на корточках. Глаза грустные. Хасан пошел отлить. Плохиш побежал за Хасаном и с диким рево м прыгнул ему на шею — дурачится.
Сползаю по стене, сажусь на корточках напротив Саньки. Все понимаю. Не нужно об этом говорить. Мы сегодня спровадили на тот свет восемь человек. Идем, Саня, спать.
Перевод с русского Тадея Шангры
2 
1
Комментарии