…Девка курила длинную сигарету и пила что-то со льдом — пристрелянный глаз алкоголика подсказывал сантехнику Юре, что за содержимое того стакана он выпил бы не одно пиво. Из-под коротенькой юбки выглядывали стройные гладкие и блестящие ножки, покрытые неправдоподобно ровным загаром.
"Сука", — подумал полупьяный сорокалетний сантехник Юра. Можно было бы развить эту мысль, повести дальше: "Маленькая зажравшаяся тварь, сидит здесь, как владычица жизни, со своими намазюкаными когтями, с которыми и тарелку-то не помоешь, не то что мужу носки постирать, коктейль она пьет, ты смотри, и это в пять часов дня, сразу же видно, ничего не умеет, кроме как губки надувать и папочкин БМВ водить...". Но вся эта вдохновенная поэма в ультралевом стиле просто клубилась неясной грязно-серой тучей в его животе, а в голову четко и незаилено доползало только слово "сука". Поэтому полупьяный сантехник Юра опять лаконично подумал: "Сука" и почувствовал, что наступило время для подвигов.
Когда он тяжело упал на стул напротив, девушка подняла глаза от мобильного, по кнопкам которого щелкала пальчиком, и втупилась непрошеному компаньону в лицо. Даже не подняла вопросительно брови и не выгнула брезгливо губки, а вот просто втупилась почти без выражения, разве с едва уловимым любопытством — как в бездомную собаку, которая уселась перед столиком и отупело хакает, высунув пятнистый язык. Неожиданно вполне в сознании, хоть и полупьяному сантехнику Юре приспичило крадучись бросить взгляд через плечо — нет ли у него хвоста. Он преодолел это нездоровое желание и тоном, который считал наиболее фамильярным, пробубнел:
— Скучаешь?
— Нет, — ответила девушка невозмутимым тоном человека, который привык к тому, что дворняги иногда разговаривают голосом пьяного сантехника.
— А почему такая грустная? — вел свое тот, изо всех сил пытаясь не потерять панибратских интонаций под изнурительным лучом этого безразличного взгляда.
— Я не грустная, я задумчивая, — пожала плечами девушка, опять опуская глаза на мобильный.
Воодушевленный сантехник Юра оскалился — в этом передергивании плеч, в этих опущенных глазах ему увиделись признаки беспокойства. Подпустив в голос еще нахальства, он немного подался вперед.
— А вот если я тебя щас пацелую, сразу станешь веселая, а? — промычал он.
Глаза поднялись опять. На какое-то мгновение их белки вроде блеснули хрустальной прозрачностью, показалось, если бы девушка слегка цокнула по собственному глазу длинным ногтем, полетел бы мелодичный ценный звон. Вероятно, просто так упал свет. Она немного посмотрела на своего придирчивого собеседника — так же невозмутимо и беззлобно, как и до тех пор, — а потом ответила:
— Не думаю. У вас нет пяти зубов, из них от двух остались пеньки, которые нестерпимо попахивают гнилью. А еще этот говняный табак... Нет, я пас.
Из-за ее ровного, даже доброжелательного тона раздавленный и униженный сантехник Юра нестерпимо долго осознавал, что в действительности его раздавливают и унижают. Когда же осознание наконец доползло до его слегка приторможенному алкоголем мозгу, он сделал единственное, что умел делать в таких ситуациях: немного привстал и резким, коротким ударом от локтя ткнул девочку в лицо.
Он целил просто в нос, в этот небольшой, пренебрежительный, без сомнения, намазанный дорогущей косметикой нос. В последний момент что-то более трезвое и умнее, чем его ярость и его обида, запаниковало, испугалось, что таким прямым можно нос не просто расквасить, его можно сломать, а это уже куда серьезнее, но останавливаться было поздно — кулак был на волос от напудренной плоти.
Что произошло дальше — этого затуманенный яростью полупьяный сантехник Юра понять не успел. И не смог. Вместо вгатить нахальную девушку в нос, его кулак погряз у нее в ладони. Погряз, как в мелассе, черной, как отчаяние, сладкой, как мысль о самоубийстве. Погряз, как в пуховой подушке, пропитанной слезами. Погряз, как в разрыхленной земле, еще не притоптанной над новеньким гробом. Погряз и очутился на столе. Хуже всего было то, что это не была какая-то там молниеносная реакция, как будто в фильмах о бойцах кунг-фу, — в полусознании сантехник Юра с уверенностью просветленного видел, что девичья ладошка просто возникла на пути его удара. А еще сантехник Юра мгновенно понял, что не просто не сможет забрать кулак из плена этой безжалостно мягкой ладони, — он даже не захочет делать этого, пока рука сама не разожмет свою топкую хватку.
Ну и куда ты бухаешь, развалюха? У тебя же двое детей
Девушка немного подалась вперед, заглядывая бедняге глубоко в глаза. Впервые в жизни он почувствовал истинный смысл слов "заглянуть глубоко в глаза" — этот взгляд протискивался сквозь его глазницы вглубь и вниз насилием прокладывал себе путь, жутко щекотал, пробегая сосудами, тканями и полостями. Казалось, этот взгляд ощупал рубец на коварной, постоянно готовой открыться язве в желудке, лизнул небольшой, в целом послушный камень в желчном, прощупал немного увеличенную печень, прошуршал песочком в почках, потрогал сломанную четыре года тому назад по пьянее щиколотку и только потом поднялся назад.
Наконец все окончилось, и что-то сказало из девушки другим, глубоким и насмешливым, голосом:
— Ну и куда ты бухаешь, развалюха? У тебя же двое детей.
Ошарашенному, уже трезвому, как стекло, сантехнику Юре пришлось опять посмотреть в страшные прозрачные глаза, чтобы понять, что это не что-то из нее заговорило — это она сама заговорила, отложив в сторону ненужную больше маску изнывающей от безделья богатой девули. Поплямкав губами, он наконец созрел на хриплое:
— Ты что, гадалка? — и не сразу понял, что от испуга заговорил тем языком, на котором говорила к нему мама, которая так и не научилась не калечить безбожно русские слова, хоть и доживала свой некороткий век в городе.
— Для чего гадалка? — удивилась девушка, глядя на что-то невидимое за его левым ухом. — Просто не слепая, вижу хорошо. У тебя вон на одном плече ангел и на втором ангел. Двое детей, выходит.
"Таки гадалка", — подумал он и даже решился для проверки спросить:
— А кто, мальчики или девочки?
— А я откуда знаю? — еще больше удивилась девушка. — Ангелы у всех одинаковые.
К их столику подплыла официантка, небрежно поставила кружку с пивом, тогда оторопело вытаращилась на руку подтоптанного пропойца, заботливо накрытую холеной ладошкой, и приняла единственно правильное решение — убраться побыстрее.
— Ты, Юра, не пей больше, — сказала девушка. — Вот сейчас выпьешь это пиво, и дальше уже ничего не будешь пить, кроме пива. Только пол-литра. Только по пятницам. А другого не будешь пить ничего. Никогда. До самой смерти.
И мягкая, топкая, как бездонное смертоносное болото, ладонь отпустила. Будто разомкнулись тишина и темнота, треснули, испещренные паутиной трещинок, словно яйцо вокруг цыпленка, и развалились. Уютно и весело журчал фонтан, ловя в шаловливой струе пугливое солнышко. Пластиковые столы и стулья стояли простой, гостеприимной отрадой для утомленного прохожего. Ветерок мечтательно шуршал пестрыми грибками зонтиков над столами. Густо и вкусно пахло летом.
Завороженный трезвый сантехник Юра сделал из кружки первый глоток искристого, золотистого пива и понял, что никогда в жизни не пил ничего более вкусного. Что ничто другое не сможет соблазнить его до самой могилы. Что это волшебное сокровище нужно расчетливо беречь — как причастие, как праздничную одежду, как хрупкие новогодние шарики — и не тешиться им зазря.
— Как тебя зовут? — спросил он почти неслышно.
Девушка слегка улыбнулась:
— У меня странное имя. Фрейя. Меня назвали Фрейей.
Она встала и начала складывать в сумочку сигареты, зажигалку, мобильный, кошелек.
— И своди жену с детьми в кино, хорошо, Юра? — сказала Фрейя, уже придвигая свой стул ко столу.
— Не на что, — тихо, будто пристыжено, сказал новорожденный сантехник Юра и засмотрелся в янтарные глубины пивной кружки.
— Теперь будет, — немного насмешливо заверила она и постучав каблуками исчезла.
1 
1
Комментарии