Пэгээры и не только
Вот где действительно было гадко. Единственное, что озаряло окружающую среду — это постоянная лужа на бетонной площадке между серыми коробками. Из нее торчала наклоненная хреновина для выбивания пыли — и все. Это были пэгээры (сельскохозяйственные коллективные хозяйства в Польше времен социализма. — ГПУ). Грязь и бедность, скука и безработица. Все всех знали и не очень имели что друг другу сказать. Единственной радостью был гастроном, где вина продавалось больше, чем хлеба, ну и еще "Подворье" госпожи Мариоли.
В пэгээрах сохранилась относительная пропорция. Немного мужчин и немного женщин. Всю околицу заселяли пожилые кавалеры: женщин в этом мире жило меньше, но в пэгээрах их было почти так же, как и мужчин — по-видимому, потому, что здесь жили преимущественно семьи. Семьи многодетные и шумные. Дети бегали грязные и запущенные, очень подвижные и любопытные. Когда приезжал кто-то не отсюда, они застывали соляными столбами. Такой кто-то вызывал большой интерес уже тем, что был не отсюда.
Здесь, в пэгээрах, мужики все время ходили немного подзаправленные. То чернило, то паленка, то еще какое-то пойло — только бы не думать о плохом. В последнее время пошли разговоры о политике. В телевизоре появилась фигура, которая пробудила их воображение. Анджей Пасика. Почти местный: кажется, из Гузычек, только никто не знал, из Малых или из Больших. Было похоже, что он хотел сделать крестьянам лучше. И говорил хорошо, потому что понятно.
***
И в какой-то день случилось, что Пасика приехал в пэгээры. У людей глаза повылезали, потому что он приехал на машине, большой и точно дороже от самого дорогого автомобиля Мисливского. Машина Пасики должна была быть действительно дорогой, потому что никто раньше такого не видел, даже по телевизору, и не знал, как она называется. Пасика однако вышел из машины не в пиджаке и галстуке, как это заведено у политиков, а — как свой — в болоньевом спорткостюме. Людей попустило, когда они увидели Пасику в таком виде.
Все столпились вокруг него на площадке, а он говорил им, что приближаются выборы и что именно он заботится об их интересах, потому что он тоже дитя пэгээра! Потому они должны верить ему, а вообще-то, кроме их голосов — потому что уже было ясно, что они проголосуют за него, поскольку он их земляк и единственный в этой стране, кто может вытянуть их из говна, в котором они живут, — следовательно, кроме их голосов, пригодилась бы какая-то копейка, чтобы на выборах он имел равные шансы с теми преступниками, которые сейчас сидят возле правительственного корыта. Но это уже недолго продлится, потому что когда он, Пасика, придет к власти, то скурит всех тех болванов, лентяев и дармоедов. А, чтобы это, дорогие друзья, удалось, нужно сбросить немного денег, и тогда можно будет утереть нос тем бандитам.
Пасика был убедительным. Невысокого роста, он не возвышался над другими, но у него была аккуратная прическа, и вообще опрятный вид, а также какой-то повелевающий взгляд... Ну, и говорил по сути так, что каждый понимал, что он имеет в виду, и его слова были такими точными, что просто били молотом по голове... Все понимали, что те деньги действительно ему нужны, что иначе и они не будут иметь денег — когда-то там, позже, когда Пасика уже придет к власти. Но у людей не очень было что дать. Некоторым уже и помощь не выплачивали, за что было жить?
Одни делали вид, будто шарят по карманам, но шарили, шарили— и ничего не нашарили. Другие смотрели вверх, не собирается ли вдруг дождь. Но как на зло светило солнце и ни одна тучка не наплывала на пэгээри. Женщины вообще уже разошлись по домам, потому что нужно было готовить обед. Возникла неудобная ситуация, и тогда один из двух амбалов, которые приехали с Пасикой, шепнул ему что-то на ухо. Пасика выслушал амбала и спросил людей, как доехать до Мисливского. Те ответили, а он на прощание еще помахал им кулаком:
— Да, мужики, дела не будет. Если мы сами себе не поможем, то ни к чему не прийдем, а шакалы при власти позабирают у нас последнее!
И люди чувствовали себя как-то по-дурацки, потому что знали, что Пасика прав, и очень, очень его за это любили.
***
Мисливский смотрел на вспотевшего Пасику и двух амбалов с выразительной апатией. Пасика только что закончил громогласную речь. Мисливский уже знал, кто это к нему приехал, и совсем не собирался приглашать их войти. Пасику это разозлило. Он привык к людской любви и был удивлен поведением Мисливского, который ко всему прочему держал в руке ружье: как раз перед этим застрелил в хлеву крысу.
— Ты еще не знаешь, с кем заедаешься.
Смотри, чтобы я не обосрался от страха!
Мисливский не подкладывал яд, потому что он мог навредить и домашним животным. В конечном итоге, ему просто нравилось стрелять в крыс. Когда он нажимал курок, жертва на мгновение замирала под крышей. В ее мозг вкрадывался звук, отличающийся от топота собственных лапок. Крыса застывала в неподвижный отливок. В его высокочастотной работе наступала короткая пауза. Усы нервно подергивались, будто в предчувствии, что через секунду весь мир вспыхнет — стремительно и эффективно.
Правда, Мисливский редко попадал в тех крыс. Точнее, кроме этой одной, еще не попадал ни разу. Ну, а как было попасть, если он всегда стрелял на пьяную голову. Потому что только на пьяную голову могла свалиться идея стрелять в крыс. Сегодня он тоже был немного поддатый, но только немного. Может, потому наконец и повезли.
— Такому большому политику нужны деньги? — криво улыбнулся Мисливский.
— Может, все-таки поговорим об этом внутри? — попытался напроситься Пасика.
— А может, все-таки нет, — Мисливский оперся плечом на дверной косяк.
Пассика остолбенел. Он налился кровью, и капли пота выступили у него на лбу. До сих пор он не встречался с таким нахальным отказом. Но в конце концов должно было когда-то наступить и такое. Еще целую минуту он не знал, что сказать.
— Деньги пойдут в избирательный фонд. Я же это делаю для вас! А ты мне...
И тут Мисливский перебил Пасику, что возмутило того еще больше.
— Если хочешь получить от меня денег, то закатывай рукава — и айда на лесопилку. Сколько сделаешь, столько и заработаешь, — нагло рассмеялся Мисливский.
Два амбалов дернулись, как псы на поводке. Пасика остановил их успокоительным жестом.
— Ты еще не знаешь, с кем заедаешься, — прошипел он сквозь зубы.
— Смотри, чтобы я только не обосрался от страха!
Теперь для разнообразия Пасика побледнел. Ручей пота побежал по шее со лба и намочил футболку. Амбалы переминались с ноги на ногу. Мисливский будто ненароком немного поднял дуло и повернул в их сторону.
— Пасика, пока ты скажешь, что хочешь сказать, запомни: я не из тех, кого можно цеплять, — спокойно проговорил Мисливский. — Потому расслабься и поищи кого-то другого.
Анджей Пасика стистул зубы и ничего не сказал. Еще придержал амбалов. Развернулся и сел в лимузин. Отъехал. Сейчас…
Йозеф тоже догадывался, что Пасика уехал отсюда только сейчас. Догадывался, что тот вернется. Но сейчас не боялся его. Сейчас он еще ничего не боялся.
***
За пэгээрами, если было солнечно, сверкала река, которая, как вена в сердце, впадала в озеро, а из озера дальше, в море. И эта река поздней осенью чернела от выпуклых тел форели. Поддавшаяся лени от икры рыбы молча выгибались на обостренных проволочных копьях, которые пэгээровцы вонзали им в бока. Дернешь — и рыба уже переливается наверху. Тогда вытягиваешь из нее копья и целишься в следующую. Рыба тихо и медленно сдыхала в траве, а рана в ней выглядела, как воронка от содранной язвы.
Хоть чаще всего охотились дети, но бывало и мужики, особенно — когда не хватало на бухло. Такая форель хорошо стоила. Достаточно было пойти к Сенковяку — и чужие расхватывали, как дураки. Сенковяк выбил током всех рыб в озере, остались разве никудышные плотвицы, может, несколько окуньков... А такая форель — это зверь, аж душа поет! На бутылку всегда наберется. Не все, конечно, не все: большинство ловило на обед, но несколько тех да еще несколько вот тех, которые почти и составляли вместе большинство, ловили на бухло.
Ну, потому что что это за жизнь? В таком пэгээре можно только сдохнуть со скуки. Люди чувствовали себя так, будто их ограбили и оставили самих на себя. А их никогда не учили оставаться один на один с собой. Всегда кто-то говорил им, что делать. Теперь никто ничего не говорил. Нужно было самим себе что-то говорить. Их к этому не подготовили. Остались только воспоминания, которые были намного интереснее сегодняшнего дня. Потому что сегодня они жили в бедности. А бедность очень нудна. И очень воняет. Как испорченная рыба. Бедность не заешь. Потому что чем заесть, если бедность? Но можно запить. Только тогда уже нужно пить много. Пока мир перестанет вонять рыбой.
Перевод с польского Александра Бойченко
2 
1
Комментарии