— Здесь можно заблудиться, — композитор 77-летний Мирослав Скорик ведет по коридорам Киевской оперы. Он пять лет работает ее художественным руководителем. Мужчина в черном пиджаке в белую клеточку поверх бежевого гольфа. Говорит медленно и тихо.
Слева открыты двери за кулисы сцены. Заходим за кулисы. Здесь рабочие устанавливают декорации для вечернего представления. Окликают не подходить под навесные конструкции. Потому что те могут упасть.
— Всякое может быть, — говорит Мирослав Михайлович. Через три часа он должен садиться в поезд на Львов. Бывает там время от времени — дает частные уроки нескольким ученикам.
Мирослав Скорик ведет в просторный кабинет с фортепиано и двумя диванами.
— Вот сегодня мы снимали в консерватории рекламный ролик к фортепианному конкурсу моего имени. Он будет в феврале. Будут исполнять мою музыку. А фортепианных произведений у меня много. Сейчас музыки меньше пишу. Недостает времени. Даже мемуары давно думаю написать, но еще не начал.
Вашей двоюродной бабушкой была Соломия Крушельницкая. Слышала, она разглядела в вас музыканта.
— Мои родители закончили Венский университет. Отец был историком. Мама — химиком. Но музицировали: папа — на скрипке, мама — на фортепиано.
Когда мне было лет шесть, у меня был букварь со стихами. Стал писать на них музыку. В первый день своей учебы в обычной общеобразовательной школе родители решили показать меня Соломии Крушельницкий. Мы пришли к ней в гости. Она попросила меня что-то сыграть на фортепиано. Ноты на то время я уже знал. Начал играть и вдруг остановился. Сказал, что не буду продолжать, потому что инструмент фальшивит. Она поняла, что у меня абсолютный слух. На то время преподавала в консерватории и занималась дома с вокалистами. А для таких занятий обычно фортепиано настраивают немножко ниже. На следующий день меня отдали в музыкальную школу на фортепианный отдел.
Какой вам запомнилась Крушельницкая?
— Очень благосклонный, вежливый, европейский человек. В Италии дружила с Пуччини (композитор Джакомо Пуччини. — ГПУ), который жил рядом. Они сотрудничали в разных операх. После войны оказалась в затруднительном положении. Большую часть жизни провела в Италии. Вернулась во Львов в 1939 году после смерти мужа. К ней как к иностранке здесь начали предъявлять претензии, заставили отказаться от итальянского гражданства. Заставили написать, что не претендует на виллу в Италии. Хотя это была ее собственность.
Ей тяжело было устроиться на работу в консерваторию. Взяли, когда имела уже 70 лет. Голос звучал не так, как раньше. А тогда в консерватории были строгие законы: преподаватель должен был раз в полгода давать концерт. Обязана была петь.
Чаще всего встречалась с сестрой — моей бабкой. Бабка имела хату в Карпатах. Соломия на подъезде к той даче, чтобы заявить о своем прибытии, пела какую-то арию из оперы Вагнера. Наша дача фактически стояла в горах одна. Семья там отдыхала летом. По дому Соломия никогда не хозяйничала. Тем занималась моя бабка.
Сколько вам было лет, когда вашу семью вывезли в Сибирь?
— Девять. Ночью постучали, сказали: собирайтесь. Посадили в телячьи вагоны. Везли почти месяц. Людей полно. Мы спали на полках.
В Сибири жили в бараках. Дали нам маленькое помещение. Я с родителями там жил и еще трое людей.
На ссылке отец мог бы преподавать немецкий язык, который знал в совершенстве. Но ему не позволяли. Сначала был сторожем на кирпичном заводе, потом — кассиром в бане.
Мы вернулись во Львов в 1955-м. Я в том же году поступил во Львовскую консерваторию на композиторский факультет. Потому что после семилетки не имел права поступать на скрипку или фортепиано.
Мирослав Михайлович садится за фортепиано. Играет медленную мелодию.
— Это моя пьеса, называется "Грустный блюз", — говорит. — Писать музыку — это большой труд.
Произведение долго вынашивается?
— Бесспорно. Иногда приходит вдохновение. Но чаще нужно долго работать. Как-то поделился с журналистом планами, что собираюсь писать симфонию. Он сделал заголовок "Это будет симфония!". С тех пор ни одной симфонии не написал. Поэтому наперед не говорю, над чем работаю. Это расхолаживает, тормозит. Когда ты что-то обязан сделать, не выходит ничего.
Вы писали идеологические вещи в советские времена?
— Жить в обществе и быть свободным от него — невозможно. Почти не писал. В Москве учился у композитора Кабалевского. Он был очень хорошим, но очень советским. Задавал писать идеологические произведения. Мне пришлось создать кантату на стихи литовского поэта Межелайтиса. Называлась "Я человек", а заканчивалась словами "Я творец, я коммунист".
Административная работа отнимает много времени?
— Немало. Сейчас основные сложности в театре — финансовые. Из-за этого не делаем новых постановок. Да и зритель часто консервативен. На новое не ходит. Любит старые оперы — Верди, Пуччини.
Известный танцовщик балета Денис Матвиенко говорил, что ему не дают работать в опере, делать новые постановки.
— Его пригласили по рекомендации, чтоб он здесь поработал с балетом. Но я думаю, что это с самого начала было ошибкой. Он замечательный балерун, однако не балетмейстер. Никогда не имел своих идей постановки. Только хотел перевести в киевскую оперу какие-то уже поставленные в других театрах. Иногда привозил небольшие модерные балеты, где несколько людей под зарубежную попсу танцуют. Такое не очень шло. И никому не нравилось, потому что не была задействована наша балетная труппа.
Потом предлагал переделать наши балеты — "Спартак", "Ромео и Джульетта". Пригласить балетмейстеров из Москвы. А наших — выбросить. Это неприемлемо.
Исполнители его уровня у нас есть?
— И не хуже. Они получают премии на фестивалях. Но балетмейстеров у нас нет.
О чем мечтаете?
— Я мало о чем мечтаю. Каких-то амбиций не имею. Все же кое-чего достиг. Хочется больше отдыхать. Я был спортивным человеком. Имел даже какие-то разряды. Любил ходить в Карпаты. Много ездил на байдарках. Сейчас у меня одно хобби — собираю грибы, хожу в горы. Я уже даже стал специалистом. Думал, что это безопасно. Аж пока лет пять назад не пошел в горы по грибы. Иногда местные делают капканы на диких кабанов — завуалированные ямы. Идет кабан или кабанчик, падает туда и выбраться не может. И я упал в ту яму. Ударился о каменный выступ левым плечом. Сломал его. Это было километрах в двух от дома. Яма — мне по шею. Выбрался сам. Где-то за два часа дошел домой. Потом вызвали "скорую помощь", отвезли меня во Львов.
Встаем, прощаемся. Ищу диктофон.
— Я украл, — Мирослав Михайлович достает его из кармана штанов. Положил туда диктофон вместе со своим телефоном.
— Я так же краду чужие ручки, — говорю.
— Посмотрите, не взяли ли вы случайно мою. Сейчас я посмотрю, не давал ли я вам свою… — ищет по карманам. — Между прочим, где моя ручка? — смеется Мирослав Михайлович.
Имел трех жен
Композитор Мирослав Скорик родился во Львове. После оккупации Западной Украины советской властью его семью выслали в Сибирь. Домой вернулись после семи лет ссылки.
Преподавал композицию в Киевской консерватории, работал в США, Австралии. В конце 1990-х вернулся в Украину. С 2011 года — художественный руководитель Киевской оперы.
Кроме кантат, опер и концертов, написал музыку к фильмам. Самые популярные — "Тени забытых предков", сериал "Царевна". Автор музыки к опере "Моисей". Ее поставили на сцене Львовской оперы в 2001-м. Постановку благословил и профинансировал Папа Иоанн Павел ІІ.
Первой женой композитора была архитектор Лариса Скорик.
— Мы прожили в браке 20 лет, — говорит Мирослав Михайлович. — Но она имела свои амбиции, а я — свои. Что-то не совпало. Может, и упрямость была. Я спокойный, но до определенного предела. С некоторыми вещами не могу согласиться. Не в бытовом, а скорее в творческом плане. Сейчас у меня третья жена — журналистка львовского телевидения Адриана Стельмах. 15 лет живу с ней. С Ларисой имеем дочь 50-летнюю Милану. Она закончила художественный институт во Львове, художник по тканям. Внуки, двое ребят, уже взрослые.
2 
1
Комментарии