Я был тогда, кажется, семиклассником. Хорошо помню: сообщение о том, что происходит на этом съезде, равнялось землетрясению на одной шестой части земного шара. А с другой стороны, ничего особенного будто и не случилось. Это парадокс: выступление Никиты Хрущова определило ход ХХ века и в то же время стало гигантским историческим гротеском. Настоящая десталинизация состоялась только через полвека, когда в 1988 году репрессивный аппарат был нейтрализован усилиями Горбачева.
Хрущов очень резко высказался о личности Сталина, страшных фактах того периода. В то же время он не рискнул сказать, а может, и не догадывался, что это дефекты всей советской системы.
Сначала она была чудовищно эффективной — за счет катастрофы крестьянства (прежде всего украинского), разрушения рабочего движения, отсутствия свободы для интеллигенции и милитарной организации общества. Однако после Второй мировой войны начался очевидный кризис.
И тогда нашли крайнего — Сталина. Ознакомили с выступлением Хрущова только членов партии, в предельно закрытом режиме. Люди чувствовали, что должно что?-то измениться. Но этого не случилось. По всему СССР репрессировали тех, кто требовал дальнейшей демократизации общества.
Я хотел в какой?-нибудь некоммунистической стране вступить в компартию и там бороться за настоящий коммунизм
Нет ничего более страшного, чем объяснить человеку, что он раб, и не выпустить его на свободу. В конечном итоге все мы, наши родители, деды родом из этого рабства.
Мой отец очень не любил ту систему. Он ужасно ее боялся и не сделал ни одного оппозиционного жеста. Но постоянно бросал реплики в адрес режима. Помню: 1953 год, осень. Отец шепотом говорит матери в соседней комнате:"Та что тот Сталин? Через 50 лет о нем будут писать в учебниках истории, как теперь пишут о Ксерксе и других деспотах!" Он не знал, что мы с братом Олегом все это слышим, и брат в 1958 году пойдет воевать за социализм с человеческим лицом.
Летом 1956?-го мне казалось, что все очень изменится. Я написал мнимую конституцию суверенной украинской республики. Твердо помню, что я разделил там исполнительную и законодательную власть, должен был быть парламент. Конечно, частично это была игра. В селе на Черниговщине, где отец был директором школы, я завернул эти записи в провощенную бумагу и спрятал в школьном фундаменте.
А в том же году возле нашего села упал воздушный шар с несколькими килограммами агитационной литературы на венгерском языке. Очевидно, этот шар запустили на Венгрию, а занесло его в Украину. Приехал КГБ и позвал Олега, чтобы он, как студент пединститута иностранных языков, сказал, что это за язык. А он по пути взял с килограмм этих открыток и тоже спрятал в школьном фундаменте.
В марте 1958 года брата репрессировали вместе с группой других студентов пединститута иностранных языков за их якобы антисоветскую деятельность. Ему тогда не исполнилось и 21 года.
Когда брат уже был в лагере, я узнал, что на допросах он сознался, что читал эти открытки у себя в общежитии, пытаясь перевести их со словарем. Помню, как отец спросил адвоката, пани Ольшвангер: "Ну, они хоть что?-нибудь сделали?" Ответ был гениальным: "Думали!"
В конце 1950-?х я, семнадцятилетний школьник, твердо решил бежать. Но насколько эта несвобода сидела во мне! Я постановил убежать из Советского Союза, в какой?-нибудь некоммунистической стране вступить в компартию и там бороться за настоящий коммунизм. Я решил доехать до Батуми, перейти южную границу на Кавказе. Слава Богу, меня по пути перехватили знакомые родителей, а то неизвестно, чем бы все это закончилось.
Кроме того, я тогда убедился, что все советские карты врут. Чем ближе подходишь к границе, тем дальше она от тебя отдаляется. Более того, у меня появилось убеждение, что нужно было переходить границу не на Кавказе, а в Средней Азии. И попасть в страну, которая мне издалека казалась наиболее симпатичной, в Афганистан. Я даже нашел город, где хотел жить, — Кандагар. Мечтал: буду выращивать розы, у меня будут верблюды, и все будет хорошо.
Все советские карты врут
Как мы были наивны! Я даже думал: пойду в Комитет государственной безопасности, и благодаря этому мне обязательно удастся покинуть СССР. Однако больше я не убегал. Стал старше и пожалел родителей. А брата выпустили через несколько лет.
Возвращаясь из того путешествия, я встретил своего одноклассника. Он был симпатичный, мордастый парень. Одноклассник заметил, что со мной что?-то происходит, и говорит: "Пойдем ко мне на телевизор". А тогда телевизор был не в каждом доме. Я пошел. Показывали оперу Бетховена "Фиделио" — о политической амнистии. Сюжет таков: в Испании глубоко в подземелье держат политических узников. И вдруг приезжает министр из Севильи, поет о свободе и освобождает всех узников. И где?-то в 1986 году, когда я уже не имел никаких надежд на это государство, на предсмертном, как оказалось, съезде КПСС выступает генсек Горбачев и говорит: "Мы живем в предкризисном обществе". Горбачев внешне был очень похож на того министра в опере. Лишь потом я узнал, что тот фильм-оперу поставили в Вене осенью 1956 года в честь событий в Будапеште. То есть все сошлось.
Такая судьба, как у меня, была у миллионов людей. Спросите своих родителей и дедов — каждый расскажет о своих травмах и шоках в те сутки, покажет биографические "синяки".
Однако когда мой брат ездил из Чернигова в командировку в Москву, то обязательно шел на Новодевичье кладбище и клал цветочки на могилу Хрущова. Мать ему кричала: "Олег, так Хрущов же тебя посадил!" А он ей уныло отвечал: "Так он же меня и выпустил".
Доклад Хрущова напечатали через 33 года
ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза проходил с 14 по 25 февраля 1956 года в Москве. Он вошел в историю благодаря докладу тогдашнего первого секретаря ЦК партии Никиты Хрущова "О культе личности Иосифа Сталина и его последствиях". Это выступление осудило массовые репрессии 30 – 40-?х годов, преследования народов и положило начало так называемой Оттепели.
В первый раз на таком высоком уровне были приведены многочисленные факты преступлений Сталина и его соратников. После этого по всему Советскому Союзу уничтожили тысячи памятников вождю, переименовывали улицы и предприятия, названные его именем. Однако сам тоталитарный советский строй остался вне критики.
Текст доклада Хрущова не обнародовали вплоть до 1989 года. Вместо этого опубликовали менее резкое постановление ЦК КПСС. Впоследствии и сам Хрущов смягчил тональность своих высказываний по адресу Сталина. Он называл его большим революционером, чью память партия не позволит порочить.
2 
1
Комментарии