"Из этого можно сделать несколько рассказов" (фрагмент произведения Т. Прохаска)

Дядя Михась привез бабку Зоню и папу в Делятин в пятьдесят шестом. Где-то через год в отпуск после Венгрии

приехал один родственник-офицер. Устроили прием. Наконец офицер произнес тост за успех венгерской кампании. Дядя не хотел за такое пить и попробовал выйти из-за стола. Но сидел под стеной, зажатый другими гостями, те его не выпускали. Тогда дядя вскочил на заставленный стол, пробежал по нему, не задев ни единого блюда, ни единой стопочки, ни единой фляжеч ки, перескочил через еще каких-то людей и пошел домой. Как раз в ноябре пятьдесят

шестого погиб де д Марьяны. В Ужгороде его застрелил сове тский офицер. Он был совсем молодым, были у него две маленькие дочки. Должен был много работать. Поздно вечером они с напарником везли картошку для какого-то магазина. По дороге их остановил офицер и попросился третьим в кабину грузовика. Он молча себе сидел, а водители вскоре начали переговариваться, перейдя по привычке на венгерский. Они говарили о том, где бы

раздобыть немного дров для дома. Так же без слов офицер вынул пистолет и застрелил Марьяниного деда. Напарник еле успел выскочить из машины и забежать в какие-то кусты. Офицера даже никак не наказали. Рядом была война в Венгрии, на Закарпатье сконцентрировались военные резервы. Офицер объяснил, что, услышав разговор на венгерском, понял, что его хотят убить, поэтому он защищался. Дядя и знать не мог о чем-то таком, но также не мог и

хотя бы делать вид, что пьет за победу Красной армии в Венгрии. Даже хорошо зная о пове шенны х венгерскими военными гуцулах в Первую мировую, о погроме на Красном Поле. Он любил петь песни времен Карпатской Украины. Мне были три года, когда дядя научил меня и моего делятинского кузена нескольким казацким песням. Он вырезал из доски профили конской головы, прикрепил их к палкам, и это были наши кони. Еще у нас были деревянные сабли и малиновые

шлиы ки на шапках. Скакали по огородам и пели о Марусеньку, о Дунае, о платке и стрелецкой могиле. Мы давили на руках, на голове и шее ягоды калины и представляли, что это кровь из ран. Немного позже он сделал нам первые луки. Потом мы каждый год делали луки сами, совершенствуя и лук, и тетиву, и стрелы. У наших последних подростковых стрел были наконечники из автоматных пуль. С расстояния ста шагов они перелетали еще и через двадцатиметровое дерево, а с тридцати пробивали. […]

Перед тем как повеситься, пани Ирця принесла нам свою коллекцию серебряной утвари и попросила, чтоб мы отдали ее правительству независимой Украины. Был восемьдесят третий год, и начались андроповские репрессии. Посреди дневного сеанса в детском кинотеатре, где мы прогуливали уроки, включался свет, и функционеры горкома комсомола отправляли прогульщиков в детскую комнату милиции. Начальница детской комнаты

Смирнова не упускала случая ударить кого-нибудь из задержанных резиновым шлангом с песком. Девочкам даже предлагалось выбрать то, что им больше нравится, — тонкий и длинный или толстый, но короткий. Мой брат побывал в детской комнате по другой причине. Его дело считалось политическим, потому что брата задержали кагэбисты. Юрко хотел сфотографировать несколько старых домов, назначенных на снос. Ему инкриминировали идеологическую диверсию —

Один близкий товарищ одолжил у меня очень много денег и усбежал в Америку

осмеливаясь ступить на подтаявший лед, уговаривая Пуню сдаться и даже обещая полную амнистию. Пуня знал, что к чему и заодно утопил в какой-то трещине свой дневник и тетрадь, чтоб остаться анонимным. Пуня подорвался в армии. Он ошпарил руку, когда нес котел с кипятком, и поскольз нул ся на жирном бетонном полу в кухне. Пуню лечили в полковой медчасти. Он был очень умным, и его оставили в медицинской службе. Много раз

военные медики будили Пуню ночью, вешали в петлю, отсчитывали определенное количество секунд, вынимали из петли и оказывали неотложную помощь. Позже я узнал и фамилии, и домашние адреса Пуниных мучителей. […]

На одиннадцатилетие папа подарил мне часы. На внутренней стороне ремешка я записывал формулы счастья. Самой странной была "чтение–фрукты–неведомые страны". Самой простой — "спокойная сове сть–любимые люди– свое место". А последняя — "движение–любовь–природа". Я хотел стать журналистом и писать очерки о жизни природы. Но быть советским журналистом считалось

недопустимым, и я стал ботаником. И только через десять лет начал работать репортером. Всегда было легко работать на разных работах, потому что знал, что в любую минуту можно вернуться к своей профессии. Один близкий товарищ одолжил у меня очень много денег и сбежал в Америку. Чтобы как-то компенсировать ущерб, его мама устроила меня ночным сторожем и дворником в детский садик. Плата была такой, что нужно было работать

тридцать лет, чтоб заработать одолженную сумму. Садик расположился в маленьком стареньком дворце. Ночью в пустых коридорах и спальнях оживали невыразительные детские голоса и шаги. Я спал среди игрушек на полу в зале для музыки и танцев. Там, по крайней мере, звучало пианино. На рассвете сметал листья. Они липли к мокрой мостовой. Листья разных видов деревьев и кустов нужно было мести по-разному. В тот год снегопады были самыми сильными в новейшей истории. Пока я

доходил с лопатой до конца тропинки, начало опять выглядело нетронутым. Дети с родителями еле пробирались через сугробы. Из-за привидений я приглашал в садику гостей. Мы пили вино, лежа в коротких для нас кроватках. В один вечер сразу у нескольких гостей была менструация, и утром меня выгнали с работы за несколько тампонов, которые не топились в детском туалете. Друг из Америки передал мне дорогую футболку. Из-за него работники американского

посольства целый месяц не выдавали виз никому из Франковска. Он, по рекомендации авторитетного человека, договорился с ними, что заплатит большие деньги за свою визу. Ему все сделали, и он назначил встречу для передачи конверта через час после того, как улетел его самолет. Еще раньше он где-то услышал, что из бычьих пенисов делают какие-то драгоценные лекарства. Позвал меня на помощь, мы выменяли у удивленных рабочих мясокомбината за ящик водки

несколько мешков пенисов. Он разместил их в домашних холодильниках приятелей и начал искать покупателя. Оказалось, что эта тема устарела и уже никого не интересует. Мы вынесли товар на мусорник. Одичавшие собаки что-то вынюхали, и через несколько минут по улице носилось целое стадо с пенисами в зубах. Во времена, когда не было кофе, мы приходили ночью в главную городскую гостиницу, выезжали на последний этаж, заказывали две кофе у горничных и смотрели сверху

на темные кварталы. Чтоб мама не знала, что он курит, товарищ держал сигарету не пальцами, а зажав ее в расческе с длинной ручкой. Такие расчески в семидесятые торчали в задних карманах джинсов. В руках носили транзисторы, а расстегнутые цветные рубашки завязывали на животе. Венгерские рабочие прокладывали нефтепровод, дети выпрашивали у мадьяров жевательные резинки " педро и дональд", подростки покупали презервативы и "Мальборо", для домашних

торжеств добывались "оранжад" и " пепси" в литровых стеклянных флягах, а городская элита получила квартиры в мадьярском доме с гаражами и домофонами. Деградация достигла такого уровня, что многие наши местные семьи устраивали домашние вечеринки 1 мая и 7 ноября. На ноябрьских каникулах я отказывался записываться в почетный караул возле памятника чекистам, потому что нужно было хоть несколько дней побыть в осеннем Делятине. Караул был

добровольным, но члены родительского комитета, матери моих товарищей, кричали, что частнособственнические инстинкты не должны быть сильнее чувства благодарности убитым чекистам. На ноябрьской демонстрации мы несколько часов стояли на определенном участке определенной улицы и ждали своей очереди пройти перед трибуной. В руках мы держали палочки с привязанными к ним надувными шариками. Пока стояли, развлекались тем, что разными

способами прокалывали друг другу шарики. До трибуны у целого класса осталось только несколько синих и желтых непроколотых шариков. Расследованием занимался горком партии. Нам не разрешили поехать в запланированную экскурсию в Москву, хотя ребята уже раздобыли у ветеринара возбуждающее средство, которое должно было быть испытано в дороге на одноклассницах.

×