В последние месяцы стало невыносимо смотреть наш телевизор или читать политические страницы наших газет. Потому что то, о чем там говорят и пишут, страдает какой-то неполнотой правды. Там совсем не говорится о какой-то очень важной правде, может — самой главной и самой важной для всех.
Ее, эту правду, не только скрывают, а, может, просто не ощущают.
Все эти наши политики и аналитики — люди серьезные и логично-убедительные. Но того, что с нами происходит на самом деле, их логика не объясняет.
А вот в местах, предназначенных для простых переживаний, а не для логических упражнений, можно заметить нечто важное. Например, то, что люди начали иначе смеяться. Они начали плохо смеяться. Это звучит почти так, как фраза "плохо питаться". Это что-то должно было бы означать.
Итак, люди начали смеяться иначе. Точнее, другим стало то, над чем они сейчас смеются.
Что касается меня, то впервые я заметил это недели две назад в театре — и сначала не поверил, думал, что это случайность. Случилось это на премьере в столичном Украинском малом драмтеатре. Этот театр дает спектакли в помещении казино "Сплит" — примечательное место для подобных наблюдений.
Там шла трагикомедия "Ловушка для лакеев". Содержание таково. В каком-то замке живут два молодых лакея, которые еще никогда не видели хозяев. И вот они получили телеграмму: хозяева завтра приедут. А как с ними правильно вести себя, никто не знает. И молодые лакеи нанимают двух старых лакеев, чтобы те рассказали, что к чему. Назавтра приезжают хозяева — парень и девушка в потертых джинсах. Вполне нормальные современные молодые люди. Но именно поэтому лакеям кажется, что это ненастоящие хозяева. Их объявляют самозванцами. Во втором акте парня и девушку хватают, раздевают, привязывают друг к другу и начинают пытать, чтобы узнать правду — и, в конце концов, ненароком убивают.
Чем-то этот второй акт напоминает черный юмор поздне-советских времен: "Дети в подвале играли в гестапо".
Для тогдашнего депутатского большинства Сахаров был — ЧМО
И именно этот второй акт вызвал в зале бурю смеха и даже частые аплодисменты.
Эта зрительская реакция была, может, такой, как у древнеримской публики, которая когда-то ходила на гладиаторские бои. При том публика казалась внешне вполне приличной. Аж настолько, что можно было воспринять все это как курьезную случайность и не делать из этого лишних мудрых выводов.
Но вскоре я наблюдал что-то подобное уже во второй раз — неделю назад, когда в Киев приезжал прекрасный харьковский "Театр 19".
Это действительно достойный художественный коллектив. Он показывал свой новый спектакль под названием " ЧМО". Эта аббревиатура может означать: " человек морально опустившийся" (как говорят сотрудники пенитенциарных учреждений), или проще — "ч еловек мешающий обществу", " человек морально отсталый" или " человек малообразованный".
Конечно, все это — с точки зрения какой-либо толпы. Значит, ЧМО — как правило, человек, не приспособленный к правилам человеческой стаи. Явный пример этого — академик Сахаров, освистанный съездом народных депутатов СССР, потому что для тогдашнего депутатского большинства Сахаров был — ЧМО.
Пьеса, которую показывали харьковчане, — о салаге-солдатике, попавшем служить на Байконур, но не на полигон, а на тамошний свинарник. Этот солдатик — стопроцентное ЧМО: он играет на скрипке, верит в Бога, любит бабочек, имеет понятие о личном достоинстве. И о чужом тоже: он называет курву на "вы". А самое смешное — он не умеет драться и принципиально не может держать свинью за заднюю ногу, когда эту свинью режут, потому что ему жаль живое существо.
Понятно, что такой персонаж должен погибнуть.
Это серьезный спектакль, и этот театр — очень яркий, его любят в Киеве, поэтому пришло много людей, совсем не случайных. И они — смеялись. Они смеялись весело — в каких-то таких местах, которые совсем не смешны сами по себе. Они смеялись, когда сержант говорил о свином дерьме, которое нужно вылизывать языком. Они смеялись над тем же солдатом, который вполне очевидно должен был погибнуть в финале спектакля.
Эта смерть — по крайней мере, формально, по законам драматургии — должна была означать победу добра над злом.
Но добро не вызвало в зале видимой поддержки. За него переживали не больше, чем за небоеспособного гладиатора. Наверное, не стоит требовать от публики, чтобы она была плаксиво-сентиментальной. Однако тревожно, что эта публика смеется там, где раньше плакала — еще года два назад. Возможно, так было не везде, но, по крайней мере, Киев такую роскошь себе позволял.
Теперь все иначе — они смеются.
Когда в зале ржет кто-то один — может, он просто болван. Когда смеется весь зал — это уже показатель определенных социальных настроений. В зале — очевидно добрые люди, и в их хоре смеха явно слышен даже смех девушек — не каких-то таких, которых тяжело назвать на "вы", а добропорядочных киевских девушек, которые ходят в театр по осознанной потребности.
Вот именно это и тревожно: добро в глазах даже сознательной публики перестало быть убедительным и вызывать сочувствие. Как и бессильное достоинство — оно стало смешным.
Это опасно, это — смех не перед добром. И этот смех не должен утешать или успокаивать тех, кто считает себя сильным, а потому — не смешным.
3 
1
Комментарии
1