77-летнюю Прасковью Копчак 60 лет назад выселили из села. Тогда из так называемого Закерзонья — Подляшья, Присянья, Лемкивщины, которые в то время отошли Польше, — выгоняли всех украинцев. Семью завезли в колхоз на Кировоградщине. Оттуда домой возвращались пешком, запрягши в телегу корову.
Мы сели в Киеве, на скамье, недалеко от места, где продают оранжевую символику. Она оделась во все новое: платок, юбку, туфли. Приехать на Майдан считала за праздник. Послала внука выбрать на память что-то недорогое.
Внук Володя принес майку с изображением Че Гевары. Бабушке не понравился подарок. Пришлось парню искать что-то другое.
Внук принес майку с изображением Че Гевары.
Бабушке не понравилось
— Российские солдаты заняли наши дома, — вспоминала пани Прасковья, — пока мы скрывались в лесу. Потом собрали всех в сельском клубе и приказали православным идти к железнодорожной станции, в Кросно. Там рассадили по товарным вагонам, вместе со скотиной, и отправили на восток. Мне тогда было 17.
Вернулся внук, принес чашку с надписью "Так". Бабушка взяла ее, повертела в руках, улыбнулась и спрятала в сумочку.
— Поселили нас в доме, где уже жила какая-то семья. А нас было восемь душ! — вздохнула старушка. — Ходили по людям, копали огороды. Давали нам по несколько картофелин. Каждое утро я носила из степи, за три километра, солому, потому что топить было нечем.
На майдане старушке понравились фонтаны. Мы спустились вниз, в кафе. Заказали чай, пирожные и шоколад.
— Прошел слух, что нас отпускают домой, — надкусила она пирожное. — Папа отыскал в степи колеса от разбитых телег и сколотил нам повозку. Запряг корову, и мы отправились в путь, босиком. А была поздняя осень. Когда был дождь со снегом, мы заходили в села. Но ни в одном, от Кировограда до Проскурова, никто не пустил нас на ночь, даже детей. Прятались от дождя под домами, дрожали как зайцы, — она отхлебнула чаю. — Хозяева почти никогда не выходили. Шли несколько месяцев. Корова никак не могла научиться тянуть телегу. Мы ей помогали, — она вздохнула. — А за Проскурово нас прогоняли даже из-под крыш и от скирд в поле.
Дед побежал на стадион. Сторожем работает. И коров там пасем
— Болели? — спросил я.
Бабушка заплакала.
— На удивление — нет, ни разу. Даже дети, — ответила, немного успокоившись. — На самом деле разрешения возвращаться не давали. Поэтому папа объявил, что мы остаемся в Галиче. Оттуда энкаведисты как раз выселяли поляков — на наши земли, поголовно. С тех пор мы живем на берегу Днестра. Уже и внуков воспитали. Даже правнучку, его Аленку, увидели, — она подергала Володьку за чуб.
Через две недели я встретился с Прасковьей уже в Галиче. С мужем Иваном живут в старом доме, который построил еще отец. Теперь там летняя кухня, а во дворе — новый кирпичный дом, дочкин. Старушку я застал, когда шла из хлева с ведром молока.
— Корову держали всегда, — сказала, моя руки над миской возле колодца. — Сейчас мы одни. Дочка Маруся — в Америке, на заработках, ухаживает за каким-то пенсионером. За пять лет построила внучке трехэтажный особняк. Вон там крыша виднеется, за садом, — рукой показала поверх соседских домов. — И Володе в Киеве квартиру на Позняках "сделала". А мы с дедом сами остались.
— Дед дома? — спросил я, увидев за домом коней, запряженных в телегу.
— Нет, — махнула рукой. — Побежал на стадион. Сторожем работает. И коров там пасем — стадион огороженный, никуда не уйдут. А вечером у нас футбол будет. Говорил, с ребятами разметку известкой будет делать. Работяга, хоть 82 года уже ему.
Бабушка добавила, что ее Иван — лемковец и тоже был выселен. Обручились уже после войны.
— А на стадион его устроил сын, Владимир. Он тренирует футбольную команду Галича, — гордо сообщила Прасковья. И засмеялась: – У нас постоянно во дворе коровы и мячи.
3 
1
Комментарии