Домашний телефон 70-летнего Николая Плахотнюка занудным голосом отвечает: "Абонент временно отключен". Двери отворяет немолодой человек с копной седых волос и нервным лицом. Нижнее веко на правом глазу немного опущено и слезится. В руках держит сумку.
— Еду в Бучу на дачу, — извиняется. — Туда должны приехать мои друзья. А телефон отключили за неуплату.
Мы договариваемся встретиться на следующий день — в субботу утром, в Музее шестидесятничества. Там у пана Николая есть две комнатки. На стенах много фотографий — Черновола, Светличного, Гориня... На столе — куча папок и картина Аллы Горской: девушка в лесу.
— В 1964-м, в канун 22 мая, меня вызвали в обком комсомола, — вспоминает Плахотнюк. — Прихожу, а там уже сидят Коротич, староста песенного кружка "Жаворонок" Борис Рябокляч и Евгений Сверстюк. Всех пригласил на беседу первый секретарь. Всем нам 22 мая запретили идти к памятнику Шевченко. Секретарь объяснил, что это "обида великому российскому народу". Коротич сразу сказал, что не пойдет. Я решил идти. Еще не доехал до общежития, как меня встретил незнакомый и вручил на 21 мая повестку в КГБ.
На первом этаже что-то ремонтируют. На пороге кабинета появляется усач в заляпанной спецовке.
— Пришел сегодня кое-что доделать, — говорит он. — Не здороваюсь, потому что руки грязные.
— В КГБ меня держали с трех до десяти вечера, — рассказывает дальше хозяин. — Говорил со мной следователь Иванов: он — по-русски, я — по-украински. Потом оставил в кабинете одного. Вернулся и говорит: "Пока вы здесь думали, я ездил к памятнику Шевченко, там собралась кучка людей, поют что-то унылое". Я ему: "И это опасно для государства?" — "Конечно, они растлевают молодежь".
А в мединституте на 22-е мне поставили экзамен по терапии. Преподавательница спрашивает: "Что вы натворили? У вас родители репрессированные?" Рассказала, что ей приказали поставить мне двойку. Я ответил безукоризненно, она извинилась и поставила тройку.
А уже в 1967 году студентов, которые ходили 22 мая к памятнику Шевченко, начали исключать из вузов. В том году туда пришли многие люди: читали стихотворения Самийленко, Руданского, Шевченко, Симоненко. Я был с Надеждой Светличной. Какой-то парень читал стихотворение Сосюры "Юноше". Как только сказал: "Взгляни, идут сыновья России...", — милиция схватила его за руки. Парень не растерялся, — улыбается Плахотнюк, — кулаком заехал милиционеру под ложечку. Взявшись за руки, толпа оттолкнула милиционера. Парень убежал. Тогда милиция схватила четырех выступающих и быстро упаковала в воронок.
Коротич сразу сказал, что не пойдет. Я решил идти
Мы пошли колонной к университету, перегородили улицу, транспорт остановился. Скандировали: "Позор", пели: "Неистовствуйте, неистовствуйте, бешеные палачи". А затем кто-то запел "Интернационал", там были такие слова: "Слышишь, горны заиграли, время расплаты наступило". Я со ступеней памятника обратился к людям, чтобы шли к ЦК компартии — требовать освобождения товарищей. Коленки у меня дрожали, — смеется. — Оксана Мешко и Татьяна Цимбал, — показывает фото красивой женщины, — держали меня крепко за руки, когда подходили люди в гражданском — "поговорить". Мы двигались вниз по бульвару Шевченко, а затем поднимались вверх с Крещатика на Институтскую — тогда Октябрьской революции. Нас фотографировали.
— Кто? — спрашиваю.
— Думаю, простые люди не фотографировали бы в темноте, без вспышек. На повороте на Банковую — тогда Орджоникидзе — колонну встретили поливальные машины. Все прошли под водой, никто в сторону не бежал. К ЦК подпустили близко, — говорит удивленно, — но улицу перегородили шеренги милиции. Так же было во время Оранжевой революции, только когда-то милиция стояла без щитов.
Где-то в час ночи вышел министр внутренних дел Иван Головченко — в такой яркой вышитой рубашке. Сказал, что наших товарищей отпустили и они ожидают возле почтамта.
И в самом деле, привезли четырех задержанных — поэта Виктора Могильного, студента театрального института Владимира Коляду, Игоря Лугового и какого-то еврея по фамилии Ротштейн. Мы среди ночи поехали к Сверстюку, потом к Дзюбе. Написали письмо Брежневу. Указали, что будем ожидать извинения от власти 11 июня, под памятником.
Плахотнюк рассказывает, что позже — в 1970-м — его уволили с работы.
— Я тогда работал на кафедре невропатологии: думал защищать диссертацию. Получал 84 рубля, — вспоминает. — 11 раз просили, чтобы ушел сам, а потом уволили по сокращению штатов.
На больной глаз пана Николая набегает слеза, течет по щеке. Он впопыхах вытаскивает белый носовой платок и молча вытирает лицо.
— Всех нас арестовали в один день — в январе 1972, — говорит. — Стуса, Черновола, Светличного, Сверстюка, Глузмана. За "изготовление и распространение материалов антисоветского содержания".
После этого Плахотнюк десять лет провел в спецпсихушках при разных тюрьмах. Но рассказывать об этом не хочет.
Спрашиваю, его жена Валентина — не сестра ли Вячеслава Черновила.
— Да, — говорит он. — Работает в кабинете-музее Черновила, в офисе Руха.
— Как вы познакомились?
— Это неинтересно. Я не люблю мелодраматизма.
Прошу рассказать об их 16-летнем сыне.
— Зовут Богдан, учится в десятом классе. Я боюсь за его судьбу, — приглаживает густые волосы пан Николай. — Он скоро начнет протестовать: неудовлетворен языковой политикой президента. Ничего не изменилось, — пессимистически замечает Плахотнюк. — Разве что не сажают.
1936 — родился в селе Щигры Курской области России
1966 — закончил Киевский мединститут
1967 — принимал участие в акции протеста возле памятника Шевченко
1972 — арестован и осужден по ст. 62 ч.1 УК УССР
1972 — принудительное лечение в Днепропетровской спецпсихушке
1976 — принудительное лечение в Казанской спецпсихушке
1978 — принудительное лечение в Черкасской спецпсихушке
1982 — женился на Валентине Черновил
1990 — родился сын Богдан
1991 — вступил к Украинской Хельсинский союз
2004 — высшее отличие Народного Руха "За заслуги перед украинским народом"
5 
1
Комментарии