"Людей не хоронили — сил не было"

6

Эти рассказы были записаны в прошлом году в июне со слов жителей Купянского района Харьковской области. Голодовку — именно так здесь называют трагедию 1932–1933 годов — они пережили детьми.  На Купянщине голодная смерть не обошла ни одну семью. По данным местных краеведов, в селах Нечволодовка, Оливовка, Соляныковка с войны не вернулись 140 человек, а во время Голодомора  погибли 312 — каждый четвертый. В Нечволодовке памятные кресты жертвам Большого Голода установили весной 1999-го на сельских кладбищах.

— Эти кресты — символические, — говорит местный учитель истории Николай Дяченко, 36 лет. — Потому что точное место захоронения установить сейчас невозможно. Но его и не было, труппы часто сбрасывали просто в силосные ямы.

Елена ЧЕБАНЮК

Нас советская власть так приперла

Иван Сухин, 71 год, c. Прыстин:

— После войны, в 47-м, тоже была Голодовка. Вручную косили, а потери были. Собирали эти колосочки, сносили к молотилке, а если засекут, что ты соби раешь себе колоски, - а верхом ездили такие люди, преданные партии, то кнутом так отстегают, что аж шкура лопается и есть не хочется тогда. Вот такие были партийные дураки. Сейчас не страшно уже на них так говорить. А хлеб уродил хо роший, но все сдавали государству, все для народа. А где тот народ, я до сих пор не пойму. Где он тот народ? Тот, что умер, тот народ, наве рное. А есть абсолютно нечего не было. Люди весной слабые были, вот и убивали коней. А кони такие же доходяги были. И давали по кусочку. И шкуру давали. А шкуру опаливали, потом варили и ели. Набросишься, как бешеная собака, а не угрызешь. Так жили. Нам же здесь не давали деньги. Нас сове тская власть так приперла, этих колхозников, что мы только в 61-ом стали паспорта получать.

Никто не интересовался, где делся Николай

Иван Козыр, 77 лет, с. Нечволодовка:

— Там, в конце нашего села Нечволодовка, жила такая Арина. У нее было трое детей. Сначала не стало Коли. Она говорит: "Забрала тетка". А то, чт о появилось мясо, никто не интересовался. А потом не стало и второго ребенка. Ну, дочь насторожилась, сказала людям. Из сельсовета приехали председатель и уполномоченный. И они пришли туда и нашли и мясо, и кости, и черепа. И сложили ей в ящик и заставили ее, эту полуненормальную женщину, нести через все село. Потом ее забрали, посадили. А здесь рядом были такие Кисленко. Умер отец. Двое ребят у него были и не хоронили отца долго, может, неделю. А потом принялись хоронить, а там одни кости лежали — они обкушали...

Никто не интересовался, где делся или Николай или еще кто. Ребенка нет, и никто не ищет. Ну в таком состоянии уже люди были! Потом находят где-то в сарае, в овражке где-то, под лесом — где застала их голодная смерть. А из тех, кто еще мог ходить, сделали бригады. Заходят, вы гружают и везут в яму. Бывали такие случаи: приезжают, а еще жив. Ну что, еще завтра ехать? Выбрасывают и того. А другие на кладбище ямы роют и бросают трупы. Землицей притрусили. Завтра еще привезут, а кто будет рыть? Вот как силос и складывали трупы.

Вот их кулаками звали, потому что на кулаке спали

Екатерина Котенко, 85 лет, с. Подолы:

— Дедушку нашего кулаком звали. Он и сам работал, и трое сыновей, и три невестки с самого утра и до ночи. И вот он на лавку ложится в одетый, шапку — на кулак. Спал не спал: "А ну, ребята, вставайте, идите волов кормите, коней, поедем в поле!". Вот их кулаками звали, потому что на кулаке спали.

А в 29-м все забрали в колхоз, ничего не оставили нам. А кто не отдал в колхоз, того в Сибирь, на Соловки. А от туда никто и не вернулся. А уже после 33-го боялись вспоминать, чт о и кони были у нас, и волы, и земля. Не-не! И о голоде нельзя было говорить — не было голода. А он был страшный!

Умирало много, особенно детей. Потому что все позабирали, есть нечего было. Вот в марте (в 1933-м. — " ГПУ") люди и посыпались. А весной траву ели, листья объедали. У нас там абрикос был, и пришло душ десять, опухшие такие от голода. Отряхнули эти абрикосы, а они же еще зеленые, косточки пора збивали и поели. А утром мы смотрим: а они все мертвые лежат! Ну сбросили в овражек, землей притрусили: людей не хоронили — сил не было.

Кирсаны жили бе дно-бе дно, и тех розграбили

Галина Плескач, 84 года, с. Нечволодовка:

— А как коллективизация была, так у нас все и забрали. Был у меня вот такой узелок крупы — забрали. В колхоз забирали все. У нас через три дома жили кулаки Мовчан. Семья у них здоровая была. Держали они волов, коней. Ну вот, погрузи ли их вещи на телегу, отвезли в магазин, а там все продали. А их вывезли в Сибирь.

А были Кирсаны, жили бедно-бедно: овцы в доме, свиньи в доме, дети в доме на лаве. И тех ра зграбили — середняки-то были. А людям уже нечего есть было. Все зерно вывезли. (Вы не пишите, я вам так скажу. Говорили: "Рожь и пшеница — пошла за гра ницу. А ячмень и овес забрал МТС, а потом смеется, что людям достае тся".)

Многие уезжали в Россию, меняли свои вещи на еду. Те, у кого были тряпки получше, выжили. А у кого не было, те умерли. Возле нас очень богатое село Брыдок, вот из него уехали на Донбасс семьи, побро сали и дома. А тогда к нам переселенцев из Брянска и Курска привезли.

Мамин брат не хотел в колхоз

Татьяна Гладка, 85 лет, с. Нечволодовка:

— Мамин брат не хотел в колхоз. Так ему сделали такие налоги, что он все распродал. А как нечем ему стало откупаться, то забрали в тюрьму. А жена осталась с пятью детьми. И нет ничего. Подогнали сани. Это весной, чт о так кони грузнут — вода там. Они подогнали, вынесли тот сундук, покидали трех голых детей в сундук— это младшенькие. А бо льшеньких — Петра и Оксану — она взяла с собой. Сели на сани на голые доски и повезли их на Дурни Яры (безлюдная местность. — " ГПУ"). Привезли, сняли тот сундук с детьми, поставили. И она же осталась. Тогда она стояла, стояла, ну а чт о? Давай с детьми старшими идти по селам. Под Харьковом коммуна была, птицеф абрика была — Мерехва или как. Туда дошла и там устроилась. А те малые дети как знать: умерли ли, растянули ли звери. Вот такая жизнь была. Не дай Бог такой жизни никому!

Попрятались между дровами и едем на Россию

Митрофан Борзило, 92 года, с. Сеньковое:

— Умирали очень много. Я своего товарища похоронил: ямку вырыл в саду, может, по колени, едва землей прикрыл. А старые соседи умерли, так их в погреб побросали и землей закидали. А кто им будет копать ямы, если люди уже все опухшие были! Сил же нет. А вот уже мертвое или дохлое, чтобы не воняло — ну куда его? По мере сил в погреб бросали все. А я с двумя товарищами пошел пешком на узловую станцию. Там с дровами поезд груженый был, т ак позалазили, попрятались между дровами и е дем на Россию. Встали с поезда аж под Воронежом. Мы пошли по селам просить хлеба. Кто давал, а кто посылал к чертовой матери. А тогда пришли в какой-то колхоз, и нас наняли коров пасти. Вот так и выжил.

×