"Привезли бойца, сказали, что 200-й и стали класть в пакет. Я начал реанимацию – сердце завелось" – боевой медик

Главное правило медика на войне – всегда учиться и практиковаться. Страх может стоить кому-то жизни. Трудно не оказать помощь кому-нибудь, чтобы другой выжил. Но это условия войны. Хуже всего работать с ранеными детьми – это значит, что родители не вывезли их, когда это можно было. Иногда приходилось рисковать жизнью и ехать в такие семьи, а в ответ – проклятия и отказ от эвакуации. Об этом в интервью Gazeta.ua рассказал Тарас Лютый. Он – врач и боевой медик добровольческого батальона "Госпитальеры".

Сложнее всего на войне – понимание, что когда вернешься домой, не каждый тебя поймет. А ты не поймешь этих людей. Нас убивает не война, а коррупция. Есть нация, но институт государства еще не существует. Люди должны ходить в кафе и рестораны, гулять. Но они не хотят осознать, какой ценой этот досуг приходит. Когда приезжаю на ротацию во Львов, где живу, сразу еду к раненым ребятам – помогать, оперировать. Понятие ответственности за этих людей обострено.

 

Ребята по 20 лет взялись за оружие, а 40-летние прячутся за чулками своих женщин. Это мальчишки. Лица мужского пола. Жил за границей. Но приехал сюда учиться. Хочу жить в Украине. Имел в семье репрессированных, принудительно переселенных предков, поэтому я знаю цену своей земли.

Первая ротация с "Госпитальерами" была в Северодонецке Луганской области. Поехали на кейс-эвак (Экипажи на пикапе, заезжающие на самые сложные территории. – Gazeta.ua). Работы было очень много. Через пять дней уже пришлось сняться в Лисичанск. Потому что Северодонецк уже почти захвачен. А до стаба ночью доходили ДРГ. В Лисичанске пришлось управлять работой стаба. С нами осталась единственная медсестра – удивляла ее титаническая работа. Все врачи убежали. Заботился также о морге. Там уже не работали холодильники. Когда к нам эвакуировали "на щите", требовал, чтобы тела забирали быстро. Потому что начинали разлагаться.

В один момент к нам все перестали ездить, потому что трасса на Бахмут была под полным огневым контролем кацапов. Меня спрашивали: "Как мы будем бежать?" Отвечал: "Пешком". Для меня самой большой проблемой была эвакуация раненых в Бахмут. Люди начинали паниковать, а это самое страшное, что может быть. Я постоянно думаю только о раненых. Была возможность возить по полевым дорогам, ночью. Мало спали. Больше всего без сна – трое с половиной суток. Иногда не было времени даже в туалет сходить. Постоянно стоишь у стола.

Приходилось делать ампутации. Конечности уже не было почти – она или держалась на лоскуте кожи или кусок конечности висел на мышце. Если не сделать ампутации и не ушить сосуд, то этот человек погибнет от инфекции. За сутки больше всего прошли 184 раненых. Меньше – 90. Легко там не было.

Из Северодонецка, когда еще был целый мост, вывозили беременную. Она чуть не рожала в машине. Вывозили детей. В это время нам говорили: "Вы – западенцы! Вся война – из-за тебя". А ты понимаешь, что мальчику шесть лет и у него острый аппендицит. Хуже всего в том, что ребенка нужно немедленно эвакуировать, а бабушка отказывалась. Принудительно усадил их в машину и отправил на Бахмут. До сих пор не укладывается в уме.

Всегда на самом передке. С ротации – на ротацию. Редко бываю дома. У наших экипажей пациенты всегда доезжают идеальные – у них стоят вены (Венозный катетер. – Gazeta.ua), с препаратами. Медикам так проще на стабпункте – потому что по опыту знаю, что тратишь на это драгоценные минуты.

У меня почти отсутствует страх за себя. Боюсь за собратьев и посестер. За пациентов. По нам прилетает – а я могу ходить и искать окопы, где можем спрятаться, снизить свой профиль. Там все покрыто "лепестками" (Противопехотная фугасная мина. – Gazeta.ua), оторвет ногу – так оторвет, главное, чтобы экипаж был жив. Если буду бояться – буду тратить время. А это обойдется кому-то жизнью. Ты уезжаешь на эвакуацию с здравым смыслом и знаешь, что можешь уже не приехать.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: "В Еленовке иногда проскакивал порошок для стирки. Мыли им голову" – бывшая пленная

Как бы сложно ни было, стараюсь дурачить, на юмор все переводить, посмеяться. Но на самом деле, где-то глубоко, понимаю – делаю это, чтобы успокоить тех, кто тебя смотрит в соцсетях, кто рядом. Чтобы социализироваться, осознать, что ты пережил и что видел. К сожалению, иногда этот юмор очень черный. Но даже в таких условиях я стараюсь просто жить.

В Бахмуте в июне прошлого года на пикапе привезли парня, у которого в дороге остановилось сердце. Сказали, что он 200 и начали класть в пакет. У него было осколочное ранение в голень. Мне кричат: "Все, забирайте его. Сейчас другая машина приедет с ранеными". Это просто в проходе на стаб. Я знаю, сколько времени везти с этой точки. Понимал, что мы можем просто не чувствовать пульса и дыхания не заметить. Принесли Амбушку (Ручной аппарат для искусственной вентиляции легких. – Gazeta.ua), начал качать. На пятой-шестой минуте сердце завелось. Сразу перевели дальше. Я продолжал принимать раненых. Впоследствии нужно было зайти в реанимацию, а там этот парень лежит с открытыми глазами. Если у тебя есть хотя бы микропроцент, им нужно пользоваться. Надо бороться до последнего.

Раненых было очень большое количество. В военной медицине есть такая штука как сортировка (Определение раненых, которым нужно оказать помощь первым, кто может подождать, а кому помощь уже не получится. – Gazeta.ua). Для меня трудно не оказать помощь кому-нибудь, чтобы другой выжил. Но это условия войны.

Главное правило медика на войне – всегда учиться и практиковаться. Это спасет кому-то жизнь. Верю в Бога, и это очень сильно помогает. Иногда случаются такие чудеса, что понимаю – какой бы ни была природа, что-то есть выше. У меня хорошо развито "шестое чутье". Иногда понимаю, что может произойти что-то. Мы с такого места уходили, а потом туда прилетало. Такое было не раз. Предрассудков не имею. Но никогда на войне не стригу волосы и не брею бороду. Война – это не то место, где я хочу быть красивым.

 

Сейчас ездим на кейсе – у нас Nissan Navara. Полностью оборудовали машину под себя. Там стоят карманы под всю систему MARCH (Алгоритм действий и оказания медицинской помощи в боевых условиях. – Gazeta.ua). Там можно делать чудеса. Все говорят, что на кейсе невозможно капать пациента. Мы сразу раненых подкалываем и даем инфузии. Есть одни твердые ноши. Три кресла – для водителя, медика и парамедика. Можем вывезти двух трудных раненых за раз.

Каждый раз, когда приезжаем на эвакуацию, попадаем под обстрелы. У нас нет точки, где нам вытащат и передадут раненого. Иногда приходится самим это делать. Можем быть в 500-700 метрах от кацапов. Там, где не ездит даже броня (Бронированные машины. – Gazeta.ua). Но они боятся ехать туда, и это делаем мы.

Прежде всего нужно переждать обстрел и затем вытаскивать раненого. Но если у тебя тяжелый, то этого времени просто нет. В таком случае он находится в приоритете. Собираемся на эвак за шесть минут. Сейчас работаем с ребятами, когда они работают. Дежурим в зоне до 10 минут подлета. Самая быстрая эвакуация – с точки до стабика – чуть больше 28 минут. Это очень классно и быстро, но это всегда риск для экипажа.

Когда вывозим раненого, я уже не думаю – нас обстреливают или нет. У меня включается туннельное видение, и я работаю. Думать о том, что болят руки или ноги, что ты голоден – нет времени. Всегда работаем в броне и касках. Ибо момент, чтобы ты глупо затрехсотился, это время раненого. Безопасность – превыше всего. Даже маленький осколок может сделать много заморочек в будущем.

Психологическая поддержка раненых – это очень важно. Если пациент в сознании, то всегда стараюсь с ним общаться. Чтобы понять, в каком он состоянии, насколько спутано сознание, насколько боль сильна, нет ли аллергии на препараты. Это не безделушки. Надо понять раненого. Спрашиваю, как его зовут, сколько лет – сразу стараемся заполнять данные. Говорю, что он находится в надежных руках. Шучу. На медеваке (Этап эвакуации с помощью реанимобиля – Gazeta.ua) включаю музыку. Кто-то наоборот говорил – не нужно музыки, хочу просто поговорить.

Везли парня Сашу с травматической ампутацией стопы – ее оторвало на поле боя. Он претерпел бешеную боль. Сказал бойцу, если будешь вежливо ехать, дам банан. Но дал его сразу. Он на стаб приехал счастливый, и когда на стабе забрали банан – это была трагедия. Парень сказал медикам обязательно вернуть. Потому что держался за этот банан как за свою жизнь.

За поддельные и некачественные турникеты сажал бы на пожизненное. Потому что человек думает, что имеет четыре турникета, но ни один из них неэффективен. И боец просто умирает от кровопотери. Некоторые волонтеры думают, что если купить два по цене одного – это будет лучше. Но это не так. К сожалению, от этого очень велика смертность. Передать поддельный турникет – это убийство. Боевые медики должны проверять аптечки бойцов. Мы постоянно это делаем, объясняем и учим, чтобы человек сохранял свою жизнь. Потому что самую большую работу с раненым делает он сам. Должен предоставить себе медицинскую помощь, чтобы дождаться медиков.

Эмоционально мне не сложно – просто беру и работаю. Но хуже всего эвакуировать раненых детей. Это морально очень сложно. Если вижу детей в зоне боевых действий, первым делом хочу прибить их родителей. Кому-то некуда ехать, но ты взял ответственность за ребенка, его жизнь и здоровье. Не хочешь ехать сам – отправь детей в безопасное место. Я стараюсь с такими людьми говорить, но они очень специфичны. Мы рискуем жизнью, едем к ним, а нам говорят: "Я никуда не уеду и детей не дам".

Трудно работать с массивными кровотечениями с конечностей. Сложно с политравмой – когда есть ранения и рук, и ног, внутренних органов и т.д. Весьма сложно с ранениями головы. Потому что ты можешь сделать мелочь неправильно, а это приводит к смерти. Когда вывожу бойца, которому не получится сохранить конечность, говорю: "У нас очень классно протезируют". Пытаюсь с психологической точки зрения понимать, что говорить ребятам. Есть те, кто очень эмоционально реагирует и их немало. Для некоторых ранения в фаланге пальца – это конец жизни. Я говорю: "Братан, это просто палец. Если его не будет – ничего страшного". Но все это зависит от морального состояния бойца.

Работал с пулеметчиком из диверсионно-разведывательной группы, он совершал такие чудеса для москалей, что мы все удивлялись. У него случилась контузия и его нужно было прокапать. Когда увидел иглу, потерял сознание. Это человек, который вел группу по минному полю. Но боялся иглы. Ставил катетер, пока он был без сознания. У каждого есть свои фобии.

Много раз вывозил раненых кацапов. Есть те, кто являются уверенными бойцами. Они умеют воевать. Наши ребята – титанические герои, потому что приходится воевать со сложным врагом. Нельзя недооценивать россиян. Когда общаешься с врагами, они говорят заученными фразами. Мы свободные люди – так себя не дадим захватить. У нас есть понятие о жизни человека. Я на этого оккупанта буду тратить те же препараты, так же капать, греть для них растворы. Я перед собой вижу существо, которое называют человеком, и его нужно лечить. Вижу в них пленных, которых мы можем поменять на наших казаков.

Привычка с передовой – никогда не ехать на войну, когда дома беспорядок. Это всегда идеально убранная квартира. Поэтому даже если погибну, кто бы туда из родных ни приехал, они не скажут: "Оставил бардак". По возвращении с войны некоторое время было сложно. Завел собаку, которая очень помогла и дала понимание, что я ответственен за него.

Самые первые для кого должен возвращаться – раненые ребята, которых нужно лечить, реабилитировать, социализировать. Это огромная ответственность. Каждый раз уезжаю на фронт для того, чтобы ускорить победу. Когда возвращаюсь, то иду к своим ребятам – к сожалению, на кладбище. Я не хочу, чтобы эта площадь увеличивалась. После победы дальше буду заниматься медициной и бороться с коррупцией и гнидами, которые нам не дают жить. Буду заниматься реабилитацией, чтобы ставить наших бойцов на ноги. Буду социализировать ветеранов.

×