Разрешение на хамство. Это мы выставляем красные флажки для власти

То, что мы называем политической культурой, неразрывно связано с горизонтом допустимого в обществе. То есть заказчики - это мы сами

Уже несколько дней мой информационный пузырь в Facebook возмущен тем, что представитель ТКГ в Минске Алексей Арестович по просьбе писать рабочий пост на украинском языке ответил матом. "Пошел на **й. Так понятнее?", - ответил Арестович пользователю. Сам Арестович четко знает, точнее безошибочно улавливает политическим нюхом, что он может это делать безнаказанно и даже зарабатывать баллы в определенных кругах. Попробую объяснить, как это работает.

И начну с двух историй. Точнее из двух метафор: набитой маршрутки и снежного плена, - пишет Мирослава Барчук для НВ.

Итак маршрутка

Лет десять назад я села в переполненную киевскую маршрутку. Набитую так, что женщина, которая свисала со ступенек, кричала: "миленькие, потесенитесь, ну чуточку", а тем временем старый разбитый "Богдан" уже набирал скорость. Мне чудесным образом удалось сесть возле водителя, но даже не на сиденье, а на коробку двигателя, покрытую ковром. Через минуту меня начали использовать для передачи денег, "девушка, передайте", "возьмите" или просто ткнули деньгами в плечо. На пятой минуте я увидела, что водитель левой рукой держит возле уха мобильный, а в то время, как правой отчисляет сдачу, руль придерживает коленом. Я поняла, что, заплатив за проезд в этом аду, я еще и работаю кондуктором для камикадзе. И сделала то, что уже десять лет вспоминаю как самое интересное собственно социальное исследование. Отказалась передавать деньги.

Водитель не реагировал, он даже не прервал телефонного разговора. Зато пассажиры... Буквально за несколько остановок люди, которые висели на перилах, зажатые нос к носу в духоте автобуса, обрушили всю свою злобу на меня. На мои аргументы о пренебрежении их жизнью и здоровьем, о том, что я не обязана быть кондуктором, а его отсутствие незаконно, о нашем достоинстве, о том, что они имеют право на человеческие условия в транспорте и не должны мириться с таким хамским отношением, ответ был один - агрессия в отношении меня. "Ты смотри, принцесса какая, то езжай на такси, а тут правила такие и не тебе их устанавливать", - кричала мне женщина, у которой полы плаща, зажатые дверью, развивались наружу, как воинственный флаг. Когда дед на соседнем сиденье замахнулся на меня своей палкой, я протиснулась сквозь тесные ряды соотечественников и выскочила из маршрутки под их победные возгласы.

Снежный плен

Месяц назад, когда наше село на Киевщине накрыл снегопад, мы оказались в снежном плену. Какая-то молодая мама написала в сельской группе в Facebook, что новую местную власть выбрали, налоги платим, а ничего не изменилось. За три дня трактор так и не отчистил сельскую дорогу, и она не может вывезти больного ребенка в больницу, потому что машина вязнет в полуметровых снежных сугробах. В ответ вся ярость и горечь вдруг устремилась не против местной власти, а против этой женщины. Буквально за несколько часов ее загнобили комментариями "сама бери лопату и чисти", "если на машину деньги есть, то сама заплати трактористу", "какие там налоги вы платите" и просто грубой бранью. Среди десятков подобных голосов я заметила только две-три реплики в поддержку требований в сельсовет. То есть люди остро отреагировали именно на попытку отстоять законные права общины. Вот такой социокультурный феномен, напомнил мне историю с маршруткой.

Эти примеры, которыми можно проиллюстрировать явление стокгольмского синдрома, я вспомнила не зря. То, что мы называем политической культурой, неразрывно связано с горизонтом допустимого в обществе. То есть заказчики - это мы сами. Это мы формируем то невидимое, но всем понятное и всеми прочувствованное разрешение на определенные стандарты поведения. Это мы выставляем либо не выставляем красные флажки для власти.

И поэтому Арестович знает, что его хамство будет принято большинством и даже сработает в плюс в его среде. Поэтому депутат ОПЗЖ Кива, прямо в парламенте матерясь на журналиста Даниила Мокрика, был уверен, что другие журналисты, которые стояли рядом, проглотят это и промолчат, потому что для них это - в горизонте приемлемого. Несколько лет назад то же чувствовал народный депутат от БПП Барна, послав журналиста на три буквы прямо перед камерами коллег в кулуарах парламента. Поэтому пресс-секретарь президента Мендель, может толкать журналиста, не выходить на брифинги, не давать комментариев общенациональным телеканалам, но вдруг дать большое интервью блогеру.

Поэтому, например, министры и топ-чиновники могут выбирать: ходить или не ходить им на эфиры, где нет теплых ванн. Отвечать или не отвечать на вопросы журналистов. Они чувствуют это невысказанное общественное разрешение не приходить, не отчитываться и не отвечать. Они знают, общество не обязывает их к этому. Их уверенность - это уверенность водителя набитой маршрутки или председателя ОТО, что люди смирятся и примут снежный плен или набитую маршрутку без кондуктора как необходимое зло. Или даже будут защищать его.

Когда на одном экономическом форуме я спросила Стивена Сакура, ведущего HARDtalk на ВВС, как им удается вытягивать британських политиков на такие жесткие разговоры и часто ли им отказывают в интервью? Он удивился: "They would not dare". Они бы не посмели.

Вот, кажется, в этом главный ключ. Они бы не посмели. А наши смеют. Потому что общество им позволяет.