Роберто Баджо всегда казался грустным героем. Он был одним из тех гениев футбола, ради которых Джанни Аньелли не стеснялся тревожить великих итальянских художников прошлого, в его случае Рафаэля. Мало кто мог похвастаться его умением обращаться с мячом, заставляя соперников терять голову от безысходности. За двадцать лет карьеры он провел 643 матча и забил 291 гол на клубном уровне, а также 56 матчей и 27 голов в сборной. То есть, получается, где бы он ни играл, он забивал в среднем один гол за два матча.
Он один из немногих итальянцев, кого знает весь мир. Во время прогулки по улочкам Хиросимы не было ни одного человека в этой совсем не футбольной стране, который бы не испытал целой гаммы эмоций от встречи с Баджо и, конечно же, было много желающих сфотографироваться с ним.
Баджо выиграл Золотой мяч, два скудетто, Кубок УЕФА и Кубок Италии. И, тем не менее, в его глазах читалась грусть. А, может, это было что-то другое. Возможно, это глубина, которой достигают только те, кто много раз падал и поднимался. Те, кто снова и снова начинал все сначала. Наверное, фраза "начинать сначала" является ключевой в его решениях.
Кажется странным начинать разговор с чемпионом с воспоминаний о страданиях, но, наверное, только так можно понять выражение его глаз, а также его стиль игры. И то, и другое уникально.
– Когда ты закончил карьеру, то назвал это событие освобождением. Не парадокс ли, учитывая все страдания, которые ты вытерпел ради футбола?
– Когда я говорил об освобождении, вешая бутсы на гвоздь, я как раз и имел в виду всю ту физическую боль, все те пытки, которые перенес во время футбольной карьеры. Пытки, которые стали невыносимыми в последние годы карьеры. Когда я выступал за "Брешию", то еще два дня после матча с трудом мог ходить. Когда я возвращался домой, с трудом выходил из машины: сначала выставлял одну ногу, потом опирался на дверцу, чтобы выбраться наружу. А в следующее воскресенье я снова играл. На уколах, конечно, но играл.
– Значит, перестать играть в игру, которой ты посвятил лучшие годы, стало для тебя освобождением?
– Да, но только с физической точки зрения. Хотя и в личном плане, точнее в моральном плане, тоже. Я отдал все, что мог, и даже больше. Это может показаться парадоксальным, но в тот момент я чувствовал, что реализовал себя, чувствовал себя счастливым. Большего я сделать просто не мог. Я был, действительно, рад тому, чего достиг. И теплое отношение публики на "Сан-Сиро", где я завершал свой последний чемпионат, и в Генуе, где я заканчивал выступления за сборную, компенсировало мне мои страдания.
– Твои испытания начались рано: в 1985 году в Римини, когда тебе было 18 лет.
– Да, тогда произошел мой дебют в футболе. Я мог бы словить звезду, ведь меня уже тогда называли феноменом, но реальность быстро вернула меня на землю. В прямом смысле: я оказался на земле, потому что получил серьезную травму: мениск и крестообразные связки. Врачи смотрели на мою ногу, крутили головой и говорили, что я вряд ли смогу вернуться в футбол.
– Такая ситуация неоднократно повторялась, не так ли? Однако ты всегда выходил победителем.
– Я пережил шесть операций на колене: четыре на правом и две на левом. В те годы операции на мениске считались чем-то из ряда вон, а сейчас стали практически рутинными. Мои операции были очень сложными, очень инвазивными. Но я никогда не переставал бороться, чтобы преодолеть все трудности.
– Самую сложную операцию тебе сделали во Франции.
– Фактически мне просверлили большую берцовую кость, чтобы зафиксировать разорванное сухожилие. И я не мог принимать обезболивающие, потому что у меня аллергия. Мне наложили 220 швов. Было неимоверно больно! Я говорил маме, чтобы она меня убила, если любит. Я пребывал в состоянии отчаяния из-за физических страданий и из-за того, что видел, как из рук уплывает мечта всей моей жизни, к которой я уже успел прикоснуться. За две недели я потерял двенадцать килограммов. Я ничего не ел и постоянно плакал.
– Думал ли ты о том, чтобы все бросить?
– Я бы соврал, если бы сказал, что нет. Были очень тяжелые моменты, очень тяжелые. Но каждый раз я находил в себе силы продолжать бороться. Говорил себе, что нужно идти до конца. Так я бросал вызов самому себе. Хотел доказать, что у меня есть характер и что силы у меня больше, чем невезения. И что, если есть мечта, то никакое колено не помешает воплотить ее в жизнь.
– Футбол должен был быть серьезным стимулом для тебя, чтобы суметь справиться с такими трудностями.
– Футбол всегда был моей страстью. Я даже в туалет ходил с мячом, чтоб там поиграть. Хочу рассказать о моей детской мечте, которая меня постоянно преследовала. Я представлял, как играю в финале чемпионата против Бразилии. Так что я принадлежу к той счастливой части человечества, которой удалось реализовать свою мечту. Я много выстрадал, я сцеплял зубы, я плакал и я боялся. Но мой день пришел.
– Именно в те годы ты познакомился со своей религией, с буддизмом?
– Скажу сразу, что было нелегко. В те годы все было иначе. Я происходил из католической семьи. Я переехал во Флоренцию и переживал трудный период. Я не играл и очень грустил. Мой друг, который давно практиковал буддизм, пригласил меня на их собрание. Я отнесся скептически, но согласился походить. И уже через три дня я понял, что это мой путь. Я понял, что, когда все плохо, мы часто обвиняем в этом других, а себя считаем жертвами. Я понял, что я ошибался, когда так делал. Не имеет смысла искать оправдания, если тебе что-то не удается. Так только теряется время. А судьба всегда в твоих руках.
– Что для тебя значит природа?
– Это радость. Я живу в единении с природой. На природе я чувствую себя лучше. Я люблю быть один, а нет лучшего места для одиночества, чем лес или берег ручья. Почти исчезают звуки – и ты наедине с миром. Я провожу так много времени. Раздумываю о трудностях, с которыми сталкивался, и о совершенных ошибках.
– О каких именно ошибках?
– О пенальти, который я пробил выше ворот.
– Об этом мы еще поговорим. А ты, однако, буддист, который много с кем ссорился. Говорят, твой характер мешал находить общий язык с тренерами.
– Это не так. С коллегами-футболистами у меня всегда была прочная связь. Я всегда спрашивал у них, как я играл и как я себя вел. Я всегда считал, что в футболе важны футболисты. Конечно, тренер может помочь игроку раскрыть лучшие качества, но все равно определяющими оказываются те, кто парирует удар, кто отдает передачу, кто бьет по воротам. Футбол – это футболисты.
– А с тренерами у тебя как раз не складывалось…
– Не отрицаю, что были сложности. У меня всегда были великолепные отношения с болельщиками. И в те времена такое не всем нравилось. Тогда достаточно было одной негативной истории, чтобы испортить репутацию футболиста. Сейчас все более открыто. И можно защищаться. Я был одним из тех, кому не нравилось притворяться кем-то или много говорить. И это было не заносчивость, а скромность. Я никогда не пытался быть в центре внимания. Еще и потому, что другие всегда ставили меня туда вне зависимости от моего желания…
– Ты не обрадовался, когда Сакки заменил тебя после удаления Пальюки в матче против Норвегии на Кубке мира 1994 года…
– А вы бы обрадовались? Кто любит футбол – хочет играть, а не смотреть. Нужно начинать волноваться, если кто-то уходит с поля с радостью. Это как в дворовом футболе, когда никто и никогда не хочет уходить с поля. Однако должен признаться, что я много думал и пришел к выводу, что Сакки поступил правильно с точки зрения тактики. На уровне эмоций подобное казалось мне невероятным. Но у нас есть еще и разум, а не только чувства.
– Лучший момент в твоей футбольной карьере?
– Не могу сказать. Возможно, его не было. Травмы научили меня тому, что каждый счастливый момент может закончиться возвращением в самое начало. Это помогло мне начать думать, что каждый следующий день лучше предыдущего.
– Это касается и Кубка мира 1994 года?
– Даже в большей мере. Представь, какая это была невероятная история. Сбылась моя детская мечта. Я на чемпионате мира, с каждым матчем мы продвигаемся дальше. Со второго матча я начал регулярно забивать. Каждый раз, когда я праздновал забитый гол, я думал о том, что творится в домах итальянцев. А потом случилась серия пенальти, и я совершил ошибку. Мне казалось, что я умираю. Я тогда тоже подумал о реакции соотечественников. Было тяжело. До сих пор я не смирился. Я отправил на трибуны хеппи-энд моей мечты, которая в тот момент совпадала с мечтой всех итальянцев. Мне до сих пор очень жаль.
– Какая сборная Италии была самой сильной из тех, в которых ты выступал?
– Я играл на трех мундиалях. Все три команды были, действительно, сильными. И все три раза мы проигрывали по пенальти. В 1990-ом у нас была великая команда, мы выиграли шесть матчей и только раз сыграли вничью, но этого хватило, чтобы отправить нас на третье место. Нужно еще и везение. У нас его не было.
– Если бы в 1998 году тот великолепный удар попал в ворота, а не пролетел мимо…
– Сейчас мы бы говорили о другом чемпионате. Мы могли выиграть тот чемпионат.
– Кстати, а какой гол ты считаешь лучшим?
– Ну… Наверное, тот, который я забил за "Брешию" в ворота "Аталанты", красиво перебросив вратаря. Да, наверное, этот. Или, может, тот, который я забил в Риме, когда играл в "Брешии". Все зависит от момента выбора…
– Я, наверное, покажусь банальным, но для меня самым красивым был гол, который ты забил за сборную в ворота Чехословакии. Я тогда был на стадионе с женой на седьмом месяце беременности и теперь постоянно спрашиваю у дочки, видела ли она тот гол…
И еще тот, который ты забил "Наполи", выступая за "Фиорентину". Но я тебе доверяю, поэтому пересмотрю и те голы, что ты назвал. Ты часто вспоминаешь именно "Брешию". И тренер, о котором ты всегда говорил хорошо. Это Карлетто Маццоне…
– Могу только поблагодарить его. Он верил в меня и дал мне возможность прожить дополнительные четыре года в футболе, чудесные годы, наполненные смыслом. Он искренний и честный человек в мире, где часто дорогу наверх пробивают всякие подхалимы, жополизы и приспособленцы.
– Тебе довелось получить немало ударов по ногам, но нужно также понимать, что для несчастных защитников не было иного способа тебя остановить…
– Я привык к ударам. Когда я пытался защищаться, то получал еще больше. Когда пытался ударить в ответ, то мне было больнее. Мне ужасно доставалось, а арбитры, которых тогда было три, а не шесть как сейчас, не всегда замечали фолы. Прежде, чем получить предупреждение, защитники могли дважды врезать мне по ногам. Тогда не было столько камер как сейчас, что даже по губам можно все прочесть. Наиболее рьяных защитников я находил даже у себя дома под кроватью, ведь тренеры приказывали им следовать за мной повсюду (смеется). Однако если я чувствовал себя хорошо, им не удавалось меня остановить даже с пулеметом. А когда я чувствовал себя плохо, то и усилий трехлетнего ребенка было достаточно.
– Что для тебя значит победа?
– В спорте это достижение цели. Это результат труда, а не только таланта. В жизни – личная самореализация, радость от того, что ты делаешь.
– А меланхолия?
– Это моя сущность. Я всегда хотел радовать людей. Если это не удавалось, мне становилось грустно. И когда я не играл, мне тоже становилось грустно. Меня вдохновляло служение другим. И я чувствовал всю ответственность.
– Что ты думаешь о Балотелли?
– Я бы хотел поговорить с ним. Если это не последний шанс для него, то точно предпоследний. Если сейчас не произойдет прорыв, дальше будет проблематично. Останутся одни сожаления. Я считаю его одним из сильнейших футболистов в мире. Создается впечатление, что он пытается казаться тем, кем не является.
– К какой команде из тех семи, в которых ты выступал, у тебя осталась наибольшая привязанность?
– Ко всем, честно. Я болею за все клубы, в которых играл. Хотя моей любимой командой остается "Бока Хуниорс".
– А ведь в "Ювентус" ты не очень стремился переходить…
– Я не имел ничего против "бьянконери". Просто я хотел остаться во Флоренции. Клуб тогда не очень хорошо поступил. Меня продали, заранее не сказав ни слова. Я говорил болельщикам, что никуда не ухожу, а потом оказалось, что клуб продал меня, даже не предупредив. Так тогда делали. Потом всю вину сваливали на футболистов, которые якобы рвались уйти ради денег. Все вранье, по крайней мере, в моем случае. Я хотел остаться, чтобы отблагодарить флорентийскую публику. Первые два года я совсем не играл. Но меня ждали и любили. Как можно такое забыть? Такое повторилось только в "Болонье" в 1997 году. Меня продали в "Интер" в середине чемпионата, в январе. Но ведь болельщики приобрели абонементы, зная, что я буду выступать в команде, поэтому я отказался от трансфера и от денег, чтобы завершить сезон на "Ренато Далл'Ара".
– Твои воспоминания о Боргоново.
– Мы выросли вместе в "Фиорентине". Мы забили 32 гола на двоих. Вместе получили приглашение в сборную. Он был отличным игроком и хорошим человеком.
– Есть игрок, который, как тебе казалось, должен был стать звездой, но он так и не смог реализовать свой потенциал?
– Дайте подумать. Я вспоминаю Бонфанте, с которым выступал в молодежной команде "Виченцы". В том составе было много классных игроков. Или Бакини, у которого было много преимуществ: скорость, сила, выносливость. Многие из тех ребят, с которыми я играл, потерялись по пути. То были тяжелые годы и не многие смогли удержаться от разных соблазнов, например, наркотиков.
– Можно ли дружить в футболе?
– Это слово для меня много значит. Это не просто совместный поход в ресторан с женами. Это значит быть рядом, когда больше никого нет. Опираться на кого-то, когда все остальные тебя бросили. Как раз сегодня я был в Турине, чтобы проведать одного человека в коме. Его родственники сказали, что он всегда очень за меня болел и надеются, что такая встреча со мной может чем-то ему помочь. Я рассказываю эту историю, чтобы объяснить: можно дружить и с теми, кого лично не знаешь. Достаточно уметь отдавать, чтобы получать.
– Что тебе не нравится в современном футболе?
– Не знаю, хватит ли в газете страниц, чтобы описать… Много нужно рассказать. Я считаю, что футбол в руках у футболистов, а точнее у них в ногах. Я вижу, что сейчас в командах немерянное число футболистов, которые приходят, уходят, возвращаются. Я не успеваю за ними уследить. Думаю, именно из-за этого становится все труднее испытывать какие-то чувства к клубам и их игрокам.
– Почему ты покинул должность в Федерации?
– Слишком много бюрократии. Не происходит никаких изменений. Все боятся, что любое нарушение равновесия приведет к тому, что рухнет вся система власти, которая складывалась десятилетиями. Я хотел что-то сделать для молодежного футбола. Каждый год появляются таланты. Но нет системы, нет структуры. Есть только бесполезная трата возможностей и денег. Мне приходилось противостоять людям, которые ничего не понимают в футболе.
– Кого ты считаешь наиболее талантливым игроком Италии современности?
– У меня нет сомнений: Берарди. Он мне очень нравится.
– А в мировом масштабе кого бы ты назвал своим наследником?
– Моими наследниками являются мои сыновья. Если же ты меня спросишь, кого я считаю лучшим футболистом… Месси – лучший в мире. Когда он решает забить гол, он забивает. Мне бы хотелось играть с ним. Точнее, мне бы хотелось играть в современном футболе. С новыми правилами и вездесущим проникновением телевидения я бы точно получал меньше ударов по ногам, и у меня было бы меньше травм.
– Кто выиграет скудетто?
– Слушай, я понимаю, что после такого старта чемпионата мои слова могут прозвучать странно, но я уверен, что "Ювентус" сильнее всех.
– Какие ценности ты бы хотел передать сыновьям?
– Скромность. Если ты скромен, то никогда не боишься учиться. В жизни мне много раз приходилось начинать с нуля. Всю свою жизнь я как будто все время играл в рулетку. Я прибывал в пункт назначения, но из-за аварии на финише мне приходилось начинать сначала. Однако если ты скромен, то у тебя не возникает проблем с тем, чтобы справиться с новым вызовом. Заносчивые боятся будущего. Скромные его ждут. Если ты хочешь чего-то добиться в жизни, нужно быть скромным.
– Что означает футбол для ребенка?
– Мечта. Я мечтал утром, в обед и вечером. И с мячом в ногах я научился страдать, падать и подниматься. Я научился жить. Наверное, поэтому мне и удалось реализовать свою детскую мечту.
1 
4166
Комментарии
1