92-летняя Прасковья Мовляйко из села Строкова на Киевщине никогда не выходила замуж. Мужчин она терпеть не может.
В доме Прасковьи Мовляйко пол притрушен зеленой травой. Очень низкая хозяйка из миски умывается возле печи. Рукав ее рубашки драный.
— Если бы умереть, больше ничего не хотела бы, — причитает она. — Таких стариков, как я, в селе осталось шестеро. Сестра моя Маруся, за мной рожденная, умерла уже как пятый год.
Прасковья усаживается на полу. Вспоминает, когда было ей 13 лет:
— За год было три мертвеца: мама умерли в пост, баба в Петровку, а дед — когда по матери год отбыли. Отцу негде деться: женился. Мачеха Лукерья такая недобрая. Отец что-то по людям мастерит, а нас четверо детей с ней остались. Отелилась коровка, напеклось молозиво, так не дала детям и понюхать.
Баба — туга на ухо, пододвигается ближе. Вопросы приходится кричать. Спрашиваю, как она пережила голод 1933-го.
— Я поехала под Москву, — рассказывает, приговаривая после каждого слова "да". — Попала работать на кухню, так не голодала. Два года побыла, а хочется же знать, что там на Украине? Пишу письма, пишу. Ответа никто не дает. Когда сосед присылает фотографию, исписал всю. Я то письмо три дня читала, — начинает вытирать слезы женщина. — Катя, сестренка, умерла, братик Миша умер, отец поехал за хлебом и не вернулся. Осталась только мачеха и Маруся. Я доплакалась, что пошла по дрова, а оказалась у погреба. Нужно в кладовку, получить продукты — не туда попаду. Села и подумала: они же умерли, им одинаково, а что же мне себя доводить?
Говорит, что вернулась вскоре домой, но с мачехой не ужилась.
— Завербовывалась в Киев на стройку. Наверное, лет шесть работала. Командиром меня женским поставили. Нашла себе там дурака, так он меня подвел. И я сказала: будь они, эти мужчины, распроклятые.
Сестра Маруся, за мной рожденная, умерла уже как пятый год
Чем оскорбил киевский кавалер, баба Прасковья говорить не хочет. Вместо этого показывает фотографии молодости. Один снимок разрезан пополам. Молодая Параска стоит в сером пиджачке, рядом неотрезанной осталась часть молодого мужчины. Он в вышитой рубашке. Его красивое лицо закрашено фиолетовой пастой.
— Так это ваш поклонник?
— Сволочь, — бросает коротко.
Рассказывает, что когда началась война, ей и еще нескольким дояркам выпало гнать скот аж в Россию, потому что забол ящуром.
— После пяти месяцев дороги вся одежда в гнидах была. А как прощались с коровами, ревели всю дорогу, потому что каждая корова знает свою доярку, а каждая доярка — корову. Кто в той России знает, Галька она или Манька?
Рыжий котенок мяукает под дверью: просится выйти. Еще один ловит мух по окнам. На стенах — репродукции картин "Три богатыря" Васнецова, "Охотники на привале" Перова, "Незнакомка" Крамского. Есть много икон.
Вспоминает, что раз после боя под Днепром в село привезли раненых.
— Мы в окна выглядываем, а наших наехало, как туча. Один раненый все звал Наташу. За ним старичок ухаживал, вытянул смертельный патрон, где адрес домашний записан: "Ох жалко парня! Из Богуславского района он".
Еду я домой, я за мной целый табун, — продолжает. — Говорят: в вашем доме будет штаб. Сорок суток стояли! На полу спали на соломе, как поросята. Как у них совещание, командуют: "Гражданка, ослободить дом".
Оговаривается, что 10 лет была старостой в церкви. Раз ее обворовали.
— Утром я хозяйничаю, а цыган ходит вкруг дома. Их как нашло: в сенях, в амбаре, голову задурили. Деньги церковные 1200 рублей пропало: их люди на ремонт сдавали. Так в селе говорили, что не цыгане их украли, а что я Володьке — племяннику отдала (сын покойной сестры Маруси. — "ГПУ"). А через два года опять деньги забраны. И кто бы мог подумать, что на поде найдут? — удивляется.
В другой раз похитили у бабки 2 тыс. грн.
Спрашиваю, почему у женщины нет телевизора?
— Нет и никогда не было. Вон к Христе ходила смотрит. А нашо он мне? Я уже ничего не вижу.
Кот принюхивается к пирожку на припечке.
— Вот же пакость. Не съест, а только понюхает, — показывает в улыбке рот без единственного зуба баба Прасковья.
8 
35413
Комментарии
1