"Пиши, как рассказываешь. Ни на волосок иначе"

 

"Дома мои родители никогда меня не били", — писал Василий Стефаник в автобиографии. Первые побои получил, когда начал учиться в Коломыйской гимназии. Для сельских ребят в классе была предназначена последняя парта. В первый же день преподаватель истории бил маленького Стефаника по рукам палкой за то, что не мог дотянуться до высоко повешеного рисунка.

А учитель немецкого языка сказал прямо:

— Иди, хам, свиней пасти!

Весь класс захохотал.

На следующий день отец Стефаника пожаловался директору гимназии. А сыну купил "барскую одежку". Но была она не из лучших тканей. Еще и воняла: мальчик должен был ходить с высоко поднятой головой. Стоило зайти в класс в новом костюме, все ученики опять начинали смеяться.

— Кажется мне, что я был бы другим человеком, если бы тот стыд меня не отравил, — говорил впоследствии Василий Стефаник.

После гимназии он изучает медицину в Краковском университете. Товарищи его звали "Мужиком". То ли из-за прикарпатского диалекта, то ли потому что казался мудрее других. А еще говорили, что над Стефаником всегда птицы летают. Где бы не ходил — постоянно над его головой порхали ласточки.

Любил рассказывать истории о родном селе. Его одногодок, редактор черновицкой газеты "Праця" Вячеслав Будзиновский как-то не сдержался:

— Мой, пиши! Все то, что мне рассказываешь, напиши. Но так, как рассказываешь. Ни на волосок иначе. Закасуешь Мопассана, — превзойдешь, то есть.

— Кто мне это напечатает? — упирался Стефаник.

— Я напечатаю. Все ж у меня своя газета.

Через несколько дней отправил таки несколько рассказов. Боялся критики, поэтому попросил не указывать свою фамилию. Подписал их псевдонимом "С".

Будзиновский вспоминает, как произведения Стефаника впервые увидел профессор-языковед Степан Смаль-Стоцкий:

— Читал сразу плавно, но через миг икнул. Икнул еще раз, и по лицу покотились слезы. Остальное прочитал тихо, сказав, что громко не может. После минутного молчания сказал: "Мне интересно, какое впечатление произведет на Полено".

"Поленом" называли писателя Осипа Маковея. Потому что у него были стальные нервы. Никогда по его лицу нельзя было понять, в каком он настроении. Но когда ему сунули под нос новое число "Праці", отвернулся к стене. Стеснялся, что товарищи увидят его слезы.

— Пусть же его утка пнет! — сказал наконец. Это была первая рецензия.

В 1900 году Василий Стефаник посетил священника Кирилла Гаморака из села Стецеви, соседнего с его родным Русовым. Познакомился с тремя его дочерьми — Евгенией, Ольгой и Еленой. Влюбился в старшую. Однако Евгения уже была замужем, имела двоих детей.

Впоследствии вступил в брак с Ольгой. На свадьбе были писатели Иван Франко и Марк Черемшина, историк Михаил Грушевский. Через 10 лет Ольга умерла. Еще раньше не стало Евгении. Оставшуюся жизнь прожил с Еленой, овдовевшей после смерти мужа — священника Иван Плешкана. В очерке "Сердце" Стефаник напишет о сестрах Гаморак: "Евгения Калитовская — мой наивысший идеал женщины. Ольга — наибольший мой приятель и мать моих троих сыновей. Елена Плешканова — моя верная приятельница в беде на старые годы — она воспитала мне троих сыновей: Семена, Кирилла, Юрка".

После смерти отца Василий Стефаник обустроил дом в родном селе Русове. Рядом выкопал пруд — потому что очень любил купаться в холодной воде. Неподалеку от берега, просто в воде, поставил стул. Мог часами там просиживать, читая газеты.

Крестьяне обращались к нему "пан посол". В 1908 году друзья предложили Стефанику стать депутатом австрийского парламента — Галичина тогда была частью этой империи. Отказывался. Тогда схитрили — выдвинули кандидатом журналиста Владимира Охримовича. А тот после победы отказался от должности в интересах Стефаника. С тех пор почти ежедневно ездил в Снятин — уездный центр. По пути набирал полную подводу — фиру, по-местному, — крестьян. Слушал их истории, шутил.

Когда Галичина после Первой мировой войны оказалась в составе Польши,  Василия Стефаника избрали в школьный совет. Должен был ходить на все собрания, которые касались образования. Кроме него, там был лишь один украинец — священник. У того постоянно забирали голос, как только начинал говорить на родном языке. Поэтому когда однажды какой-то из польских советников процитировал украинскую поговорку, Стефаник его "подколол":

— Как смеете, пан инспектор, говорить неправительственным языком? Это же саботаж! За это ждет вас меры или принудительная эмеритура (пенсия. — "ГПУ")

Поляки-советники опустили глаза.

В 1931-м отмечать свое 60-летие не хотел. Уже болело сердце, часть тела парализовало, ходил с палочкой.

— Люди на прополках, а ты, дурак, юбилей делай! — говорил.

Когда же узнал, что в сельском народном доме готовят торжества, призвал местного художника.

— Ты, дурак, как смел делать какие-то шопки в мой адрес — выругал.

Но тот не обижался. Знал, что "дураком" Стефаник называет всякого молодого, кого любит.

В день рождения к дому писателя пришли гимназисты.

— В день ваших именин... — начали с порога.

— Но! Но! Но! — перебил хозяин. — Хватит. Садитесь, ребята, и еште.

Вечером таки пошел в народный дом. Еле протиснулся сквозь толпу людей. Сел возле сцены, сложил руки и молвил:

— Начинайте уже тот храм, — то есть храмный праздник.

×