"С Кузьмой нам не хватило времени, чтобы поговорить" - Рой Домишевский

8

В интернете очень много неточностей и глупостей о нас написано. 1998-го тогда молодой журналист Отар Довженко написал на 10-летие группы "Скрябин" произведение "Десять лет одиночества". Он с нами не встречался, полностью взял информацию с печатных, телевизионных и радиоинтервью. Там много искажений информации.

Андрей Кузьменко очень четко понимал, что журналистам неинтересно что-то серьезное, а интересны какие-то быстрые месседжи, конструкции, которые цепляются за ухо. Он этим пользовался налево и направо. Преувеличивал. Говорил порой то, чего не было, то додумал, то что-то исказил. Благодаря этому конечно он был интересным медийным персонажем, но часто страдала правда. Он создавал свою реальность. Например, когда я работал в Москве, Андрей любил говорить, что я выращиваю там шампиньоны. Это было одно по направлений бизнеса моего троюродного брата Жака, к которому я никакого отношения не имел.

Хотел, видимо, передать специфическое состояние Скрябина. По большому счету, это не был шоу-бизнес проект. Это был не мейнстрим. Благодаря харизме и пробивности Кузьмы оно двигалось вверх. Но с очень большим скрипом. Нас очень многие не понимали и не понимали, для чего это. Как потом мне позже говорили: "Ростик, пишите немного более веселые песни. Жизнь и так печальна, а вы это все еще и в песнях поете".

Мы, когда ездили на гастроли, очень любили слушать свои альбомы в машине. Мы по-настоящему кайфовали от того, что делали. Нам это реально нравилось как музыка.

С Кузьмой мы были давно знакомы, но никогда не музицировали вместе. Мы учились в одной школе, и Андрей со своими одноклассниками-меломанами были такие яркие персонажи, что не знать их было невозможно. А познакомились как актеры, участники школьного театра юмора. 1988-го я пригласил Андрея с его друзьями-музыкантами в студию "Спати", чтобы они создали какие-то свои записи. Андрей учился во Львове, а после пар все чаще начал приходить к нам. Кузьма приносил заготовки песен, это были холодные, местами психоделические темы. Мы сидели по ночам. В три ночи терпение вахтеров прерывалось, и они портили нам дубль записи стуча со всей силы по двери студии, поскольку в наушниках мы их услышать не могли.

Так постепенно стало понятно, шо получается что-то интересное. Режиссер Владимир Зайковский пришел посмотреть-послушать, чтоб понять, стоит ли на нас тратить пленку, и ему понравилось. В результате мы сняли целый музыкальный фильм на песню "Чуєш біль". Получилось круто и Зайковский послал фильм на фестиваль параллельного кино в Швецию, где он получил награду. Собственно, в титрах этого фильма впервые появилось название "Скрябин".

 

Публика всегда готова ко всему талантливому и интересному. А писать на украинском было непросто, в первую очередь, в плане отсутствия школы молодежной, альтернативной поэзии. Мы искали живую речь в произведениях.

Сама жизнь в 90-х была недорогой, но даже на эту недорогую жизнь заработать было непросто молодой группе. Выступлений было мало, платили за них копейки. С осени 199-го5 по весну 1996-го мы писали альбом "Казки" на студии "Нова" на Оболони. Сидели, как правило, по ночам и возвращаясь утром на съемную квартиру - мы с Шурой снимали "сталинку" на Багговутовской, - пытались кого-то подвезти (у меня была Лада "восьмерка" из Москвы) и заработать немного купонов, которые тут же отоваривали "Мивиной" и шпротами в ночном магазинчике.

Это парадокс, но денег у нас хронически не было, хотя у нас уже был к тому времени успешный альбом "Птахи", нас крутили по радио. 1996-го вышел "Казки", на радио и в телеке крутилось несколько наших песен и нас знали, но концертов и коммерческого успеха не было.

Видимо природа нашей финансовой проблемы была в том, что мы были от самого начала, в первую очередь, были творческим коллективом, а не проектом. Самым важным для нас, по крайней мере, я так воспринимал всегда, было творчество и новаторство.

1992-го с нами подписало контракт львовское агентство "Ростислав шоу". Были созданы все условия - бедным ребятам из Новояворовска дали крутые в то время инструменты, во Дворце Культуры "Кристалл" директор Янчар Василий Николаевич выделил помещение под студию, и мы больше полугода творили и писали. Но уже 1993-го агентство лопнуло, инструменты начали забирать. Последним треком, который мы тогда вместе написали, была песня "Нікому то не треба," и я поехал к своему брату в Москву работать на его фирме, чтобы заработать на инструменты. 1997-го Кузьма убедил меня окончательно вернуться, теперь уже в Киев.

Мне не понравилось жить в Москве. Большой, грязный и агрессивный город. В то время выбора особого у меня не было, в Украине все было грустно. А там были деньги, которых с головой хватало на жизнь. Жить там был вынужденный шаг.

 

В России больше значительный рынок, а потому и промо инструменты действенны, это немного другой уровень. Был когда-то и, в принципе, оставался бы до сих пор, если бы не агрессия и война.

Через Москву, а, точнее, из-за контракта с московской "Гала Рекордс" в свое время вышли на новый уровень ВВ, у "Океанов" были элементы раскрутки "через Москву". Многие поднимали свой уровень "здесь" благодаря успехам "там" и значительно позже.

К нам, может, дважды приходил тогдашний директор дворца культуры: "Ростик, а можно я послушаю, говорят вы что-то такое интересное делаете". Уже позже кто-то рассказывал, что он будто бы сотрудничал с органами. Но мы явно не были "интересными" в этом аспекте - творчество наше было аполитично. Вообще мы были политически безграмотными и тогда и значительно позже, в 2000-х, когда без особого разбора принимали предложения политически управляемых кампаний.

Нет вообще. Новояворовск был советским городом, но очень пропитанным западной культурой. По крайней мере, для молодежи. Эфир телевизионный и радио был польский, мы хорошо понимали польский язык. И мы в то время смотрели голливудские фильмы. Чего не было нигде в Союзе в эфире. Смотрели западную музыку, видеоклипы новейшие. У поляков были тематические программы с музыкальными новинками. Благодаря этому мы были более западными людьми. Я только сейчас для себя открыл, что в Киеве 1986-го были какие-то рок-клубы, рок-движняк. Мы тогда этого всего не знали. Даже не особо знали, что в Москве и в Питере происходит. У нас был маленький замкнутый мир, человек 10-15 музыкантов-тусовщиков-меломанов. И в таком мире мы так у себя и варились. Ментально мы уже были в Европе.

И поэтому появилось желание кровь из носа создавать такое же украинское.

 

Первый серьезный маяк - это был 2004 год. До этого относились очень индифферентно. Ко всем историям о национальной борьбе мы относились как к фольклору. Поэтому очень легкомысленно отзывались на всевозможные политические предложения. Ездили с концертным туром в поддержку Кучмы, когда он баллотировался на второй срок 2000-го.

Конечно, мы видели какие-то волны демонстраций, но оно не тронуло нас изнутри. Нас интересовало искусство музыки. А в проблемах между Россией и Украиной мы дупля не давали. Да, мы знали, что они существуют, то дедушка рассказывал, то какие-то листовки были, Чорновил, РУХ. Когда развалился Союз, это воспринялось как должное. Я не понимал, насколько это глобальное событие.

Перед тем был проект за Озимое поколение Хорошковского. Тогда фактически весь альбом писался в политической штабе. С одной стороны, альбом талантливый и песни хорошие, с другой, это как-то не совсем правильно. Сейчас понимаю, что это были большие ошибки. Нельзя так безответственно относиться к этим вещам.

В том весь Кузьма. Он умел договариваться с собой, когда нужно было. Он был сам себе психолог. Я его часто упрекал за такую ​​какую-то бесхребетность. Это не способствовало нашим отношениям. Возможно, это у него была гибкость и способ выжить. Потому что без какого-то протеже и рычагов добиться того, чего он добился, сложно.

Андрей тогда очень тяжело переживал эту ситуацию. Но не бывает худа без добра. Эта ситуация, когда на него лилось много критики, помогла ему самому сделать определенные выводы. Я знаю, что это ему в результате помогло. Я сам раскритиковал его тогда на 5 канале, но не хотел ни оскорбить его, ни облить грязью, как он потом мне приписывал.

Андрей был очень разным. Тот образ, который мы знаем из телевидения, - правдивый. Но это ровно половина его характера. Существовал еще и другой человек. Когда я это понял, это меня очень сильно отвернуло.

Он был парадоксальным человеком. Был генератором, очень хорошо знал людей, но в то же время им было очень легко манипулировать иногда.

 

У нас был сложный период в 1999-2000-х, когда нас не устраивали наши финансы. Андрей уже имел семью, и безденежье его значительно больше подгрызало, чем нас с Шурой, ведь в то время мы были еще практически мальчишками. Он пытался продвигать наш проект. Говорил, что мы должны быть немного более попсовыми, что надо больше продаваться

В 2000-х началась атака на все украинское и непромосковское. "Скрябин" моментально вылетел из эфиров. Мы стали ненужными с этими нашими пингвинами. Ибо над ними надо немножко думать. А Андрей считал, что мы делаем что-то не то, раз нас не дают в эфир. Когда он позже пробовал писать что-то пародийное и простое, оно, в принципе, получало какие-то ротации. Старый "Скрябин" был больше арт-проектом. Это была чисто творческая история, а новый "Скрябин" уже развивался по канонам проекта коммерческого.

Сейчас, анализируя ситуацию, знаю, что мы не понимали важного. В начале 2000-х началось сворачивание всего того, что перед тем называлось программой возрождения. Если перед тем Кучма в командном порядке заставлял все радиостанции крутить украинскую музыку, то в 2000-х наше медиа и культурное пространство всегда пытались сделать тождественным русскому. Мы не такие как русские. Мы такие как поляки, как чехи. Мы старая европейская нация. А эта молодая московская культура совсем другая.

Зато наше медиапространство постоянно заполняют российскими образцами. Нас вытаскивают на поле игры по их правилам. Оно же никакое, оно пластиковое. Ты заезжаешь в ту же Польшу: там сильная рок-музыка, там песенная поэзия, там даже поп-группа может петь песни с классным глубоким текстом. А нас вытащили на поле музыки для стриптиза и заставляют молодых артистов делать карьеру в этом ключе. Это дорога, которая ведет в никуда.

Когда мы разошлись, я пытался выбросить из жизни все, что было связано с нашим сотрудничеством. И это получилось. У меня до сих пор нет альбомов "Скрябина".

С Кузьмы сейчас рисуют ангела. Он ангелом не был. "Скрябин" развился не только благодаря Кузьме. Очень много людей присоединились к тому, чтобы это все сделать.

2004-го мы с Шурой создали свой проект ЭХО. Это эхо старого "Скрябина", тот "Скрябин", каким его видел и каким делали я и Шура. Эти песни были бы готовыми, если бы их спел Кузьма. Рано или поздно это бы конечно случилось, если бы не беда.

К тому же я услышал в каком-то интервью, как Кузьма сказал: "Ростик с Шурой что-то делают в пику мне". Вот такие были тогда отношения. Такое отношение Кузьмы меня обломало. Понял, что если и дальше буду писать, это будет выглядеть как противостояние. И тогда я немного остановился с этим проектом. В глубине души надеялся, что что-то из этого все же когда-то споет Кузьма. Я всегда был убежден, что когда мы станем старше, конечно, встретимся и поговорим.

 

Один наш общий друг очень близкий предлагал помочь нам с Кузьмой восстановить отношения. Я от этого отказывался. Считал, что это должен сделать сам Андрей. Он был упрямый ​​Лев. Для него этот шаг сделать было очень трудно. Но если бы сделал, я бы знал, что это его настоящий шаг, что он до конца откровенен.

Андрей хоть и был решительный, но с другой стороны очень мягкий. Он порой велся на обстоятельства, мог под влиянием эмоций принять какое-то решение, против какого выступал еще час назад, и за которое потом будет сожалеть. Поэтому я боялся, чтобы нас кто-то сближал. И это было моей ошибкой, наверное. Нам не хватило времени, чтобы поговорить.