Художница Мария Плотникова с началом полномасштабного вторжения России в Украину уехала за границу. С марта живет и работает в Испании. Создала серию картин и скетчей, посвященных Украине и событиям в мире, отражающим полномасштабную войну. В скором времени покажет их на выставке в Каталонии.
Gazeta.ua поговорили с Марией Плотниковой об образах новых картин, о том, как за рубежом относятся к украинскому искусству и об изменениях в обществе, которые повлекла за собой полномасштабная агрессия РФ.
Встретили войну в Киеве
В ноябре 2021-го я вернулась в Киев после двух лет в США, где училась по программе Fulbright. Мы с партнершей сняли квартиру, выезжать за границу не собирались, потому что планировали ближайшие годы провести в Украине. Из штатов осталась привычка читать The New York Times, а там с осени начали довольно часто говорить о возможности полномасштабного вторжения. Но пока иностранные медиа говорили о неотвратимости войны максимально серьезно, а наши друзья-американцы откладывали приезд в гости, казалось, что весь Киев был уверен, что ничего не будет. Поэтому мы переживали тоже, но говорили друзьям из США: "Смотрите, медиа нагнетают, а люди уверены, что все нормально и все хорошо". Сами себе думали: возможно, мы за два года "отвыкли" от постоянной угрозы и "бряцания оружием" со стороны России.
Еще до войны обдумали и обсудили с близкими план действий, собрали тревожные рюкзаки. Помогло ли это? Не очень. По крайней мере, когда началась полномасштабная война, все равно не могу сказать, что мы были 100 процентов готовы. Пытались не паниковать, быстро принимать решения и действовать по плану, хотя уверенности в правильности плана было ноль. В ночь нападения были дома в Киеве – не спали, планировали утром уезжать из города. Я собирала чемодан, а партнерша случайно наткнулась на речь Путина, во время которой и раздались первые взрывы. Через четыре дня покинули Украину, пешком перешли границу со Словакией и на две недели остались в семье подруги.
Первое время, как и большинство украинцев, были в состоянии шока и даже этого не понимали. Не спали, не ели, 24/7 что-то делали. Кого-то координировали, что-то писали, монтировали какие-то видео, наивно пытались достучаться до родственников из России и т. д. Планирование было чем-то из прошлой жизни. Я не могла думать о завтра или что-то искать, только текущие проблемы и вопросы. С куратором резиденции в Каталонии связались друзья из США. Сами созвонились с ним и сами обо всем договорились. Потом сообщили, что есть место, готовое нас принять. В середине марта мы переехали в этот небольшой поселок вблизи Барселоны. С тех пор живем здесь.
Не могла до сих пор не могу "переварить" войну
Не могла работать с искусством до мая. Чувства были настолько сильны и необъятны, что я просто не могла ничего создавать. С большим уважением отношусь к тем художникам и художницам, которые работают и "обрабатывают" эти смыслы, эмоции и боль чуть ли не с первого дня, но для меня это было невозможно. Меня словно парализовало. Трудно было осмыслить то, что произошло и продолжает происходить. Для творчества мне нужно было как-то дистанцироваться, но сделать это было невозможно. Физическая дистанция не помогала, потому что все мысли и эмоции там, дома.
Потом пришло осознание – да, случилось что-то огромное, но, возможно, его можно начать осмысливать маленькими кусочками. Пережитое разделило для себя на отдельные кучки, блоки. Например, отдельно – "на нас напали", отдельно – "Россия сдурела", отдельно – "мне пришлось покинуть дом". Я выросла в Мариуполе и отдельными болезненными блоками были: Мариуполь разрушают, Мариуполь разрушили, Мариуполь в руинах.
Не пыталась работать обо всем этом сразу. Я не могла до сих пор не могу "переварить" войну. Принималась за маленькие аспекты. С мая начала понемногу что-то скетчить. Вернулась к зарисовкам, которые делала еще дорогой из Украины – они довольно истеричны, и точно передают то, что я тогда чувствовала.
Сейчас не требую от себя какой-либо перфектности в творчестве – что есть, то есть. Что-то сделала – уже хорошо. Сейчас даже созданную и законченную работу не воспринимаю как результат. Скорее, извлекаю их из себя, чтобы с ними продолжить диалог. Художнику важно иметь время и место, где можно оставаться со своими работами, когда они продолжают разговор. Нет такого, что я создала работу и могу сразу ее физически отдать. Даже оконченная, любая работа продолжаются как процесс моего с ней диалога. И в этом процессе происходит принципиальное: осознание и переоценка идей, мыслей, взглядов.
Картина-предчувствие
Первая работа, которая виртуально войдет в экспозицию испанской выставки – картина с полками, полными черепов. Их рассматривает герой с сумкой на колесах, этакой портняжкой. Создала ее в октябре 2021 года в Берлине, видимо из подсознательного. Героя тяжело воспринимать как положительного либо нейтрального. Я переживаю его как непонятного и опасного скорее. Он находится в движении, полон деловитой решимости. Это какое-то существо, которое просочилось, маскируясь под нормальность, и делает ужасные вещи. В работе это ожидание или предвкушение чего-то темного, злого, недоброго. Супермаркет или музей, смерть как товар или коллекция, герой как потребитель, коллекционер или посетитель.
Когда создала эту работу, пыталась для себя понять, о чем она. Было интересно говорить о ней с людьми. Слушала отзывы, но вопрос оставался. Знакомые украинцы, проживающие в Германии, не положительно оценивали то, что Германия делает на уровне государства. Говорили, что работа отзывается им об этом. О грязных сторонах капитализма и их влиянии на международную политику и человеческую жизнь. О Западе, который опосредованно спонсирует Россию, спонсирует войны, закрывая глаза на очевидные вещи и действия из-за экономической выгоды, которую из этого получает.
Такое ее чтение имеет для меня отклик, но для меня эта картина также об истории. О том, что люди не способны из нее учиться. Эти полки с черепами – не только супермаркет, но и музей или что-то среднее между одним и другим. Они полны памяти и смерти, ставших товаром, обезличенным commodity.
В ноябре 2021 года привезла эту работу в Киев. Никогда не держала картины дома, но эту повесили в гостиной. Хотелось смотреть на нее. Она создавала чувство присутствия. Постоянно задавала какой-то вопрос, была как толчок к какому-то мнению, провоцировала мышление. После утреннего чтения новостей с заголовками типа The War is Imminent, она часто не позволяла отмахнуться от ужасающих предсказаний, делала их реальными и заставляла жить с ними, не убегать в выдуманную реальность.
Когда началась полномасштабная война, мы уехали из Киева с одним чемоданом на двоих. Картина осталась висеть на стене дома. Оправившись от шока, уже в Испании вспомнили о ней и тогда впервые все точки соединились. Подумали: она же не о прошлом, она о нашем сегодняшнем, обо всем ужасе, свидетелями и участниками которого мы стали.
Сейчас живущие в Германии знакомые говорят, что на картине то, как их страна ведет себя в этой ситуации нашей войны. То есть для них их первое, еще довоенное, впечатление от картины только укрепилось. Я часто думаю об этой картине, которая осталась в Киеве, скучаю по ней. Недавно поняла, что должна перерисовать ее, добавив некоторые изменения. Потому уже работаю над сиквелом.
Комикс о побеге
Сейчас у меня на аватарке в соцсетях часть комикса о бегстве. Начала его рисовать в блокноте, когда мы уезжали из Украины. На первых картинках человек просто идет по делам. На следующих – с неба на него начинает рушиться смерть. Тогда человек начинает бежать, спускается по стремянке под землю, сидит там. Впоследствии стремянка исчезает.
Передавала ощущение, что если ты в опасности, то каждое место и обстоятельства в которых ты есть, кажутся навсегда. Время сжимается, исчезают вчера и завтра, только сейчас. Поэтому и "навсегда" становится очень коротким, как оценил бы это посторонний наблюдатель. Но субъективно это время, короткое и полное опасности, переживается именно как "навсегда". То место, где ты спрятался, становится всем твоим миром – в бомбоубежище или еще где-то кажется, что это сиденье не закончится никогда.
Смогла закончить комикс через три месяца после того, как начала, уже в Испании. Понемногу доставая его из блокнота и головы. Но у истории не было окончания. Образы пришли, когда я стала понимать, что такое ПТСР и как он действует. В завершении комикса человек сжимается в замкнутое пространство, оказывается в нем один, сам становится единственным пространством в темноте. Впоследствии я пририсовала еще один кадр, когда у героя вместо глаз появляется пространство со словом "death" – то, что было вокруг, переместилось внутрь героя, стало им, и теперь с ним, где бы он ни был.
Состояние героя это то, как я себя сейчас чувствую. Наверное, потому поставила этот кадр на аватарку. Мы не дома, не участвуем в боевых действиях, переживаем комплекс уцелевшего, со всеми внутренними кортаниями и упреками за то, что все, что делаешь, кажется маловатым, недостаточным. Кажется, ты сидишь и не двигаешься, даже когда бежишь и работаешь вовсю. Похоже, что это навсегда.
Под землей смерть и жизнь
Во второй работе, созданной за время полномасштабной войны, рефлексирую о том, что происходит под землей. Под землей – это пространство, которое приобрело новое содержание для меня лично. Путин сидит в бункере под землей и оттуда отдает приказы. Под землей куча убитых и так не открытой правды еще со Второй мировой. Под землей вся многовековая история и все люди, являвшиеся ее частью.
Из-под земли растет новая, но в ней заканчивает жизнь то, что отжило. Живым людям, в будущем, для того чтобы выжить, нужно было быть там, где обычно эти могилы, прошлое. Эта простая феноменологическая штука: безопасно там, где обычно мы хороним людей – на том же уровне. Впечатлило это наблюдение: все мы, прошлое и будущее, оказались вместе под землей.
Картина с черепом в воздухе
На картине есть исчезающий в небе череп. Он нечеткий. Для меня этот воздух, изменившееся небо, оно стало опасным. Небо, которое широко и открыто, но которое может нести смерть в любой момент. Моя партнерша читает эту картину несколько иначе. Для нее символ зависшего в воздухе черепа – это газ, который западный мир до сих пор продолжает покупать у России ценой безопасности нашего неба.
Картина с воином без ноги
До начала войны я сомневалась в том, что мы действительно будем защищаться до последнего. Здесь меня можно обвинить, если есть такое желание, но правда в том, что многие были в такой же растерянности по поводу того, как все будет. В моей памяти хорошо отразился 2014 год. Видимо, я боялась, что будет несколько похожая ситуация – измены, сдачи территорий и кабинетов, неготовые местные и неготовая армия, неприятие беженцев и т. д. И первые дни, Вооруженные силы Украины, остров Змеиный, танки оттянутые трактористами, "семки в карман", очереди в военноматы и волонтерство 24/7, поразили и сплотили. Первые дни определили дальнейшее отношение – вопреки всем прогнозам, сражаться и сопротивляться.
Будучи из Мариуполя и зная людей, которые после 2014 года остались в так называемом ДНР, я часто думала, или смогла бы я жить под оккупацией. Для меня ответ однозначен по многим причинам – нет. В чем я тогда не отдавала себе отчета, так это в том, что вся страна так же думает: что нет, мы не можем жить под русским миром, что мы скорее умрем. Это то, что я изобразила на этой визуально довольно неоднозначной картине через образ воина, который прицеливается оторванной конечностью, готов сразиться до последнего всем, что у него есть.
Понимаю, что работа может провоцировать разные мысли, возмутить, оскорбить или вызвать отвращение, она беспокойна. Понимаю, что эту работу можно по-разному читать. Для меня она важна, ведь она о чрезвычайной, сверхчеловеческой жертве, которую я не могу нормализовать в изображении, потому что именно ее определение выходит за пределы нормальности. Я стремилась изобразить боль, веру, настолько сильную, что она может выглядеть абсурдной, и выход за рамки нормального человеческого опыта в том, что украинские воины борются с врагом за жизнь и свободу.
Эта картина это также мое сообщение к западному зрителю. Я хочу ею сказать: смотри, даже если нам не дают оружие, мы будем бороться до последнего ценой собственной жизни. Сможешь ли ты жить, оставаться в комфорте, видя это и понимая, что это цена промедления в помощи Украине? Смотреть на эту работу некомфортно, но, пожалуй, если зритель – западный зритель, так и должно быть.
Женщина и океан
В Каталонии, где мы сейчас оказались, недалеко море и курорты. Первый шок был, когда мы приехали – смотрели на эту красоту и совсем не чувствовали ее как реальность. Оно выглядело декорацией и раздражало. Что-то закрывающее от взгляда то, что настоящее – войну.
На этой работе изобразила сидящую на побережье женщину. С руки свисает капельница, а из нее течет кровь. Это ощущение, что женщина, которая вроде бы и не воюет физически, воюет как-то по-своему. Словно отдает свою кровь в этот океан борьбы. Она истощена, но полна ярости и поэтому остается живой, способной отдать еще хотя бы каплю. Когда уже работа была завершена, конечно, перекликнулось немного с песней, созданной из стихотворения о ведьме: "Буде тобі враже". Хотя я бы сказала, что сейчас все, что создается, естественным образом перекликается друг с другом, ведь идет из одного контекста, одних переживаний и огромной коллективной боли, смешанной с яростью.
Текстовые работы
Также на выставке будет несколько текстовых работ. Состоят из коротенького предложения. О первой куратор выставки сказал, что она выглядит как что-то, что было притрушено пылью – и кто-то пальцем слова написал. По-украински звучит: "Было трогательно не знать, как выглядит война". Эта маленькая картина – вход в пространство содержания выставки, с которого можно начать думать, добавляя что-то свое. У меня в блокноте есть несколько пришедших фраз, которые никак не забывались, остались. Потому я их записала и решила сделать из них картины.
Украинское общество меняется
Запомнилось, как неоднозначны были чувства, когда Украине дали кандидатство в членство в ЕС. Мне больно, какой кровью нам это далось. Это радость, которая не радостна. Неужели Майдана, Небесной сотни, тысяч убитых и перемещенных за восемь лет, аннексии территорий не было достаточно? Неужели нужна была война, чтобы вектор, понятный нам, стал понятным и остальному миру? Поэтому хорошо, конечно, но ощущения противоречивы.
В Украине сейчас утверждается новая идентичность, которой, по крайней мере, так массово, раньше не было. Все, даже люди, далекие от общественной или исторической рефлексии, хорошо поняли, что мы не Россия, не совок, не младший, прости Господи, брат, а часть Европы. Поэтому понятно, что общество пытается быстро преодолеть последствия совка, обрусения, колонизации.
Радуюсь тому, что в Украине много голосов набрала петиция об узаконении однополых браков. Мои родители даже подписали, хотя раньше это было бы трудно представить. В их отношении и понимании происходят изменения. Понимаю, что они наконец-то смогли найти аргумент для себя, представив, как это, например, не иметь права похоронить того, с кем связал свою жизнь. Ибо законный брак или партнерство это не о чем-то особенном, а о таких же правах как у всех, в том числе в такой непростой стороне жизни, как смерть.
Мне вообще кажется, что гомофобия – это очень русское. В России было изречение "Половина сидит, половина стережет". Множество тюрем, лагерей и существующие там порядки закрепили восприятие гомосексуальности как нечто, что связано с насилием и маргинальностью. Возможно, это наивно с моей стороны, и может, не существует такого явления как украинская гомофобия? Потому что это то, что мы изучили вместе со всем русским. Мне хочется верить, что это не наше. Чистота любви к родной стране не зависит от того, человека какого пола мы любим, а гражданская позиция и стоимость не должна измеряться в тех же ценностях и величинах, как в России.
Каталонобандеровцы
Часто здесь встречаю людей, имеющих отношение к культуре, в большинстве своем выраженных левых политических взглядов. Они обычно очень не любят Америку и НАТО. Зато привыкли видеть Россию как кое-что, что можно было противопоставить Западу. Удобный черно-белый мир, где по одну сторону все плохое, а по другую – все хорошее. Поэтому понять нас им было тяжело. К примеру, они понимают под коммунизмом нечто совсем другое, чем мы. Я бы сказала, идеалистическое. Не верят, когда пытаешься рассказать. Понятно, что все эти люди всего хорошее против всего плохого. Так же, как и большинство людей любых политических взглядов повсюду. Но трудно было даже объяснить что для нас само слово "советский" или soviet это слово-триггер, за которым стоят не только сухие исторические выкладки или высокие идеи, но также замаскированный империализм России, живые и болезненные семейные истории репрессий, притеснений и уничтожения.
Моя партнерша делала лекцию здесь, в поселке, где живем. Через историю, через параллели с их историей, особенно временем Франко, объясняла в чем проблема, что война не началась 24 февраля, и что именно происходит и почему сдаться для украинцев не выход, а путь к геноциду. Из-за таких сравнений люди понимают лучше. Это тяжело, долго, требует погружения в контекст места и общества, где ты есть, но работает. Потом шутили, что кажется, мы здесь создали круг каталонобандеровцев. Также проводили лекцию в Барселоне на ту же тему. Там встретились с поляками, было интересно почувствовать, насколько легче нам говорить с ними, потому что контекст, история и понимание очень близки.
В общем, это тяжело, но всем, кто сейчас за границей, чрезвычайно важно говорить. Кто с сотнями людей, кто с несколькими людьми, но говорить. Брать себя в руки, не психовать, а объяснять им все это на нормальном языке, на примерах и сравнениях. Следует помнить, что для кого-то мы можем быть первыми украинцами, в жизни которых они встретили. Все, что мы сделаем или расскажем, повлияет на то, как отнесутся к следующим или как отреагируют на украинский вопрос в политических программах своих стран. Это маленькая, но важная работа, которую мы тоже продолжаем делать.
На свой город, в котором выросла, можешь пенять всю жизнь, но когда его разрушают – плачешь
Я уехала из Мариуполя, когда завершила учебу, после оранжевой революции. Не хочу украшать правду и кривить душой, что мне всегда очень нравился мой город.
Я его помню сложным и непростым, полным контрастов. Обычно все, кто уезжал из Мариуполя, говорили, что заводов больше, чем самого города. А теперь вместо Азовстали посреди города-руины – руина.
Читаю, как многие люди вспоминают Мариуполь и упоминается хорошее, и это понятно. После ужаса, который он пережил, невозможно вспоминать плохое, что там было. Это почти как об умершем человеке. Плохое отступает на второй план перед потерей. Я также в торгах с реальностью часто думаю, что была бы счастлива, если бы Мариуполь остался таким, как был, даже таким как в моем детстве – непростым, сложным, полным контрастов – но целым.
Моя семья прожила там много лет. Конечно, я знаю многих людей из Мариуполя, а мои родители еще больше знают. Это очень больно. Кое-кто из знакомых еще там. Даже не знаешь, кому писать и что спрашивать. Там осталась квартира, где я выросла. Остались семейные альбомы, наша библиотека, иконы родителей. Вещи, которые понимаешь, что рационально неважны, но ценность которых необычайна семье. Вещи-память.
Понимаю, что моя семья не больше всего пострадала. Никого из моих самых близких не было на тот момент в Мариуполе. Мама уехала в Киев еще в 2018 году – мне удалось ее тогда убедить. Но дальние родственники, равно как и друзья семьи, учителя, которые учили меня и моих брата и сестру, соседи и знакомые были там.
От кассетной бомбы погибла наша родственница – папина троюродная сестра, с которой мои родители были очень близки. Узнали через месяц, только когда ее дочерям удалось уехать из города. Тяжело всей семьей переживали. Сейчас смотрю в фейсбуке, кто там остался и какие изменения с ними происходят, как люди пытаются адаптироваться к реальности и не сойти с ума – и это ужасает.
Моя мечта о победе – восстановленная художественная школа в Мариуполе
Отстраивая города, мы, видимо, будем использовать уже новые видения, материалы и технологии, но по новому, история не должна исчезнуть. Все, что произошло, все, что было важно, должно оставить след и выжить. Война сейчас навсегда часть нашей истории. Страшной, яростной, на фоне которой жажда жизни приобретает смысл и силу.
Было больно, когда увидела фото знакомого, а сейчас выгоревшего дома из Мариуполя – там была художественная школа имени Куинджи, которую я посещала ребенком. Из Мариуполя вышли многие графические дизайнеры, иллюстраторы, художники, режиссеры и арт-директора, которых я потом встречала пока жила и работала в Киеве. Мне кажется, что это, в том числе, влияние нашей детской художественной школы.
Это была сильная школа, с профессиональными и преданными преподавателями и строгим, придирчивым подходом к обучению. Есть много воспоминаний, связанных с ней, и большая благодарность за те знания и навыки, которые я там получила. Конечно, сила этой школы не в здании, а в преподававших там людях. Но ее здание – это символ и история для всех, кто, как я, в ней учился. Сейчас она осталась только в наших воспоминаниях, а в реальности черный, выгоревший скелет. Я мечтаю о том, что она будет возобновлена. Пока непонятно как и когда, но важно, чтобы эта мечта жила. Пожалуй, эта восстановленная маленькая детская художественная школа в Мариуполе – это мое личное воплощение мечты о победе и мире, которые обязательно будут.
3 
4880
Комментарии