Высоцкий: разрешенный протест

Как миф о поэте стал частью российской государственности

Владимир Путин, непринуждённо разговаривающий о чем-то с молодыми артистами в доме-музее популярного советского артиста и исполнителя собственных песен Владимира Высоцкого. Это, пожалуй, самая лучшая иллюстрация к 80-летнему юбилею актера.

Этот юбилей стал частью предвыборной кампании Путина, доказательством того, как российский президент близок к народу и деятелям культуры, - пишет Виталий Портников для издания "Левый берег".

Для украинских почитателей творчества Высоцкого этот визит, конечно, останется на периферии сознания. В лучшем случае они решат, что человек, который отдал приказ о нападении на их собственную страну, просто использует популярность Высоцкого для поднятия своего собственного рейтинга. Но, с другой стороны, а куда еще Путину этот рейтинг поднимать? И, главное – зачем? Может быть, фигура Высоцкого – не настоящего Высоцкого, а созданного властью уже после смерти артиста – удачно вписывается в понимание электоратом Путина интересов и вкусов правителя. Но тогда важно понять – почему.

Есть несколько Высоцких. Один из них – настоящий. Талантливый артист театра на Таганке – театра, который в советское время играл роль своеобразной "Литературной газеты", позволял себе больше, чем любой другой театральный коллектив и находился в вечной игре с КГБ и тогдашним председателем комитета, кумиром Путина Юрием Андроповым. Блестящий исполнитель собственных песен – часть из них попадала на пластинки и в кинофильмы, часть исполнялась на разрешённых концертах, часть попадала на магнитофонные бобины, но что очень важно – прослушивание любой из частей репертуара Владимира Высоцкого не было запрещено. Эти песни не считались "антисоветской пропагандой", за их прослушивание ничего не было, они были ярким примером отчаяния бессильных, которое и определяло настроение общества в те годы.

Ведь стоит напомнить, что тогда огромная часть общества находилась в фактической внутренней эмиграции, но даже и не помышляла об активной борьбе с режимом и вовсе не хотела попасть в тюрьму или потерять работу из-за неприятия власти. Высоцкий был естественным кумиром этих людей – протест, за который тебе ничего не будет, обаятельная личность, которой, очевидно, душно в советской действительности, но которая не переходит границ и достигает успеха, невозможного для обычного советского человека. Но при этом такой успех – француженка-жена, поездки за границу, хождение по лезвию дозволенности – не подразумевал эмиграции, в которую вытолкали предшественника Высоцкого, Александра Галича, с его действительно антисоветскими, а нередко и антиимперскими песнями и неверием в то, что в России хоть что-то в обозримом будущем может измениться. В 1970-е Галич был интересен узкой группе тех, кто не желал мириться с режимом и сервильным обществом, он был неудобен, он был частью "антисоветской пропаганды", он показывал то, что бывает, когда переходишь грань.

Разрешённый протест Высоцкого, кстати, до сих пор остаётся важной частью идеологии современной, уже путинской России – репрессии после митингов на Болотной площади как бы провели эту самую грань, грань Галича, после которой нельзя. Современный Высоцкий - уже не поэт, а политик. Это Алексей Навальный, который проделывает то, за что многих других давно бы отправили в места не столь отдаленные на долгие годы. Но сам Навальный остаётся неуязвим, разве что попадает на какое-то время в КПЗ, откуда победоносно выходит еще более популярным у как раз той части московской и околомосковской интеллигенции, которая продолжает жить в парадигме разрешённого протеста. Разве что Путин, который ходит в музей Высоцкого, не произносит имени Навального. Так ведь и предшественники Путина в Кремле, когда был жив Высоцкий, тоже его не замечали и народного артиста ему не давали.

Но это мы – о реальном Высоцком. В перестройку появился другой, которого стали насаждать, как картошку. В этом смысле Высоцкий разделил судьбу Маяковского, которого тоже в годы жизни начальство не шибко жаловало (но и не запрещало, конечно), а после безвременной смерти превратило в советскую икону. Высоцкий стал иконой нового времени. На его юбилеи организовывались торжественные концерты, на которых песни барда пели Пугачева, Кобзон и другие. О нём стали издавать бесчисленное количество книг, диссертаций и прочих подтверждающих величие документов. Именно тогда стали говорить о Высоцком как о гении и великом поэте (когда Высоцкий был жив, современники как поэта его не воспринимали, ходившие в списках стихи со строками "он был поэтом по природе, меньшого потеряли брата мы, всенародного Володю" кощунством не выглядели). Словом, разрешённый протест был окончательно присвоен властью, берега взяты в гранит, личность – канонизирована и мистифицирована. Путин, конечно же, ходит в музей именно этого, никогда не существовавшего Высоцкого.

Многие украинские поклонники Высоцкого, которые были маленькими детьми, когда он умер, тоже – благодаря тому, что в более взрослом возрасте смотрели российское телевидение – воспринимают советского барда сквозь призму этого мифа. Мифа, который стал частью современной российской государственности – хотя понятно, что сам Высоцкий к этому мифотворчеству никакого отношения не имеет. Просто другого Высоцкого, настоящего – больше нет, как нет времени, в котором он ходил по грани, не пересекая опасной для каждого советского человека черты.

Но полемика, которая происходит между нами, касается вовсе не поэтического дарования Высоцкого и не того, был ли он выдающимся поэтом или важным общественным явлением. Она связана с необходимостью понимания одной очень простой истины. К Украине – той Украине, которая тогда была под советской оккупацией и той Украине, которая есть сегодня – творчество Высоцкого отношения не имеет. И в этом нет ничего постыдного ни для Высоцкого, ни для его поклонников. Потому что никакого отношения к Украине не имеет творчество таких же – или более острых и менее разрешённых – бардов в других странах соцлагеря, менее доступных нам из-за незнания языков.

Потому что есть чужая культура, история и политика – а есть своя. Никто никому не мешает восторгаться русскими поэтами, немецкими философами или французскими полководцами. Единственное, что важно для мыслящего человека – это уметь провести в собственной душе границу между своим и чужим. И честно сказать себе – это моя страна, а это – чужая. Чужая не потому что Путин и не потому, что напала на Донбасс. А потому, что всегда была чужой. Другой. Отличной от моей – вместе со всеми своими поэтами, композиторами, учеными, диссидентами и художниками. И я могу в этой стране многое любить – но не как своё, а как другое. Как многое люблю в Польше, Франции или Соединенных Штатах.

И еще одна очень важная мысль: свою страну, свой народ нельзя выбрать по политическим соображениям. Это – как любовь. Либо есть, либо нет. И если ты считаешь себя украинским патриотом просто потому что обижен на Россию и Путина или являешься украинским чиновником просто потому, что ты тут вырос и делаешь карьеру, но на самом деле твоя страна – Россия, то нужно просто иметь смелость честно сказать это хотя бы себе самому. Потому что полемика о том, является ли русская культура своей или чужой – это не полемика между украинскими патриотами и государственниками. Это полемика между украинскими патриотами и русскими патриотами. Просто русские патриоты не хотят быть в этой полемике честны. Они спорят в масках.

И в заключение – один простой пример. Представим себе окопы на линии разграничения. Один язык и – по мнению Путина и большинства русских – один народ. По обе стороны играет Высоцкий. "Кони привередливые". Только с одной стороны – Россия Путина, а с другой – Украина Майдана. Означает ли это, что в день, когда Россия Путина сменится Россией, например, Навального, откажется от Крыма с Донбассом, принесёт нам извинения и станет флагманом демократии – означает ли это, что и мы должны стать цивилизационной частью такой замечательной России? И тогда почему мы не захотели этого, когда нам предлагали такой вариант российские демократы эпохи Ельцина в 1991 году? Почему мы предпочли российской демократии украинскую номенклатурную независимость? Допустили ли мы ошибку тогда, когда предпочли вернуть себе свою страну или допустим ее в будущем, когда от своей страны откажемся?