Иногда охватывает странное сиротство — уже, когда его не ждешь, потому что давно к нему привык. И вдруг кто-нибудь, даже не родственник, просто старый знакомый, становится тебе чужим — и заново, остро, чувствуешь потерю. И вспоминаешь, что матери у тебя нет уже столько-то лет. Почему вдруг это вспоминается именно теперь? И то — через кого-то такого, что он тебе совсем никто?
Ну, пусть не совсем. Познакомились мы в наивных 1980-х, когда еще казалось, что все думаем одинаково. Он, студент-филолог, писал дипломную работу. Боюсь, не о Шевченко ли. И не о стихотворениях, а о политических взглядах. Тогда это было модно. Потом стал сантехником, дальше мелким бизнесменом. Нас держало вместе не это. Просто мы оба из села, хотя и не из одного. Да и то хорошо, потому что людей из села в последнее время как-то стало меньше.
Видимся редко. Недавно он зашел, спрашивает, не знаю ли я хорошего поэта. Я похвастался, что знаю Малковича. А зачем?
Тут приятель достал рукопись — стихотворение, обращенное к Европе, которая нас к себе не принимает. После каждой строфы — укоризненный припев: "Европа, Европа!"
Я вот выпил с горя. Из-за тебя
Он объясняет, что это только эскиз, идея. Нужно, чтобы какой-то поэт грамотно все подправил. На это не жаль дать и долларов триста. Потом найдем композитора, сделаем песню, пусть люди слушают.
Я представил, как Малкович ищет рифму к слову "Европа" и сказал, что идея плохая.
Он ушел. Это было во вторник, а в пятницу под вечер он отозвался:
— Я вот выпил с горя. Из-за тебя. Как ты мог? Я же от души! Я встаю и ложусь, а все о Европе думаю, а больше никто не хочет, а наша песня подтолкнула бы людей. А тебе, ишь, идея плохая! Ну и сиди себе там, если такой грамотный.
Он положил трубку. И так опустело в душе. Не стало еще одного человека, который почему-то думал, что я хороший.
2 
1
Комментарии
11