Конец нынешнего лета и начало осени были у меня как раз вот такими — преисполненными хороших знаков, которые, как скоро выяснилось, я неправильно расшифровал. Ну, вот, бывало, повесишь рубашку где-то на ветке, потом снова оденешь — а там уже кто-то живет и кусается или трепещет крылышками у тебя между лопаток. И ты снова сбрасываешь рубашку, и всю эту братию осторожно выпускаешь на волю. И — гордый, потому что хороший и сильный.

Или еще — этим летом я начал давать сдачи нашему мордастому коту, который иногда цапался лапой. Потому что я понял, что у него было трудное детство, а суровая жизнь не способствовала хорошим намерениям.

Я смутно подозревал, что здесь что-то не так

Я гордился этой своей проницательностью. Хотя смутно подозревал, что здесь что-то не так. И что мое благородное сочувствие к меньшим беззащитным существам не так моральной, как телесной природы. Вот как я начал об этом догадываться.

Как-то в темноте чуть было не наступил на кошачье пузо. Потому что кот привычно валялся посреди тропинки. Я уже коснулся босой ногой кошачьего пуза — и сдержал движение, остановился на одной ноге, кот даже не успел обидеться. В тот миг, когда я сдержал движение, что-то легко кольнуло где-то внутри меня — так, будто боль, которую я мог причинить коту, осталась во мне. Это было что-то новое, и подумалось, что именно таким должна быть боль сочувствия у сильных — к слабым.

Хотя в действительности, может, это был момент моего перехода в разряд тех существ, на которых кто-либо может когда-нибудь наступить.

Вскоре после этого я оказался с инфарктом в больнице и у меня было достаточно времени подумать о том, что для меня значило кошачье пузо.

×