7 апреля белорусская писательница Светлана Алексиевич, нобелевская лауреатка по литературе 2015 года, представила в Киеве новое издание своей книги "Чернобыльская молитва: хроника будущего". Эта книга, как и первое украинское издание 1988 года, вышла в переводе писательницы Оксаны Забужко.
"Чернобыльская молитва" - монологи пострадавших во время аварии на ЧАЭС, их родных и близких. Кроме этой книги на украинском языке также изданы такие книги Алексиевич как "У войны не женское лицо", "Цинковые мальчики" и "Время second-hand (конец красного человека)".
Gazeta.ua подобрала самые яркие слова Алексиевич с киевской презентации ее книги.
Если Флобер говорил о себе, что он человек-перо, то я могу сказать, что я человек-ухо. Я очень долго выслушиваю людей, долго вглядываюсь в нашу жизнь, как люди говорят на рынке, как они ходят, ссорятся, смеются.
Чернобыль многое перевернул в нашей жизни, и это пока до конца не осознано. Это глобальное событие космического масштаба, потому что тогда люди впервые поняли, что могут сами себя уничтожить. Чернобыль - это расплата человечества за то отношение к природе, которое характерно для нашей культуры. Мы думаем, что мы хозяева Земли. Оказалось, что это неправда. Когда я посетила индейские деревни в Мексике, я была поражена. Однажды я увидела, как в село возвращаются охотники, становятся на колени и молятся. Оказывается, они просят прощения у животных, которых убили, и говорят, что убили ровно столько, сколько им нужно, чтобы прожить. Я вдруг попала в совсем другую культуру и поняла, какие мы монстры и как далеко мы зашли.
Более тридцати лет я писала историю красной цивилизации. Меня интересовало, почему эта утопия, этот рай закончился морем крови. Этим я занималась более 30 лет, об этом я написала 5 книг, говорила с 2-3 тысячами людей.
В 90-е годы люди как будто хотели свободы. Как потом выяснилось, они не знали, что такое свобода, и не были к ней готовы. Они просто хотели хорошей жизни. Сегодня мы живем с ощущением поражения. И как никогда хочется понять, что это за поражение и почему мы его потерпели.
Революцию сделал Горбачев и небольшая группа его единомышленников, в основном интеллигенции, а народ, наверное, просто в одно прекрасное утро проснулся в незнакомой стране. И поэтому стал возможным тот полный откат, который сейчас происходит. И в этого же хочет сам народ, это не власть заставляет музеи Сталина открывать. В Перми был большой музей жертв ГУЛАГа. Недавно там быстро сняли директора и почти всех рабочих, и теперь этот музей называется музеем работников ГУЛАГа. То есть это музей не жертв, а палачей. Идет медленная, но четкая работа по возврату даже не к Советскому Союзу, а скорее к царской империи.
Все говорят "Путин, Путин". Дело не просто в Путине, а в коллективном Путине. Он живет в желаниях миллионов людей, униженных, обманутых, обиженных, недовольных жизнью. Путин просто угадал, чего они хотят - Великой России. Да, бедные, да, пустой холодильник, но нас боятся. Когда я ездила по России, мне казалось, что дело больше в самом народе, чем во власти. Как выедешь за пределы крупных городов, сразу начинается какая-то совсем темная и неподвижная Россия. Зайдешь в церковь, эти платки, этот фанатизм в глазах - мне даже стало не по себе. Мы, перестройщики, имели дело с идеей народа, а не с реальным народом. Мы спрашивали, почему народ молчит. Идет перестройка, столько всего происходит, а люди походили по площадям, а потом разбежались. Но когда народ заговорил, стало страшно.
Человек не может выйти из лагеря и стать свободным. Свобода - это длинный путь.
Я не люблю слова "совок", я не люблю, когда люди пренебрежительно говорят о советских годах. Мой отец дожил до 90 лет, и до конца своих дней он был коммунистом. Еще в 19 лет он бросил учебу на факультете журналистики и пошел на фронт, а в 20, когда был под Сталинградом, вступил в коммунисты. К концу жизни он верил в коммунизм, говорил, что его просто испортили. И когда я с ним спорила, когда я приехала из Афганистана и сказала: "Папа, мы убийцы, а ты веришь в другое", - у него не было аргументов, он просто заплакал. Больше я никогда с ним так жестко не разговаривала. Я знала, что мой отец хороший человек, он красиво жил и любил жизнь. И коммунисты - это не сплоченные ряды. Это очень разные люди. Среди них я встречала очень много хороший и искренних людей. Поэтому я думаю, что к ним надо относиться как к трагическим фигурам. Им выпало такое время, ими завладела эта идея, которая сначала казалась красивой.
Сейчас Лукашенко заигрывает с Европой, поэтому мои книги даже появились в книжных магазинах, но на них просто сумасшедшая цена. Я была на ярмарке, и у многих людей было по пять книг под мышкой. Люди подходили, обнимали меня, фотографировались, даже плакали. Для них так важно, что о Белоруссии узнали. Это же первый Нобель в истории Белоруссии.
Россия сегодня заложник того, что ей всегда нужна какая-то сверхидея, сверхценных. В протестантской этике ты должен построить дом, вырастить детей. Россия так не может. Здесь всегда или русская идея, или русский мир, здесь и мировая революция, и желание справедливости. Социализм давал человеку ощущение, что он принадлежит к чему-то значительному, что он причастен к какой-то идее, что все равны. И в этом есть идеализм. С одной стороны, сталинские лагеря, несправедливость, а с другой - вот такой идеализм.
Сейчас отношения Украины и России, иначе, чем состоянием войны не назовешь. Но сколько я знаю белорусов - все на вашей стороне, многие даже воевали у вас на востоке. Белорусы маленький народ, и у них нет этого вызова великого народа. Вот эта география, наверное, и порождает у россиян ощущение, что они большие, а значит, они сильные. Что в них много ракет, а значит, у них большая страна. Происходит подмена понятий. Я думаю, что сейчас время исторических обид, и они будут продолжаться очень долго. Конечно, российское телевидение тоже очень сильно раскачало людей. Эта ужасная пропаганда, эти распятые мальчики, изнасилованные девочки... Я сама удивляюсь, откуда такая ненависть, даже у простых людей. Но я думаю, что это все изживается. Вот даже немцы, что они на нашей земле сделали? А моя украинская бабушка мне рассказывала, что когда их вели пленных, а в наших домах было по две картофелины, то женщина могла взять одну и дать немцу. Человеческое сердце сложнее устроено, чем телевизор. И именно в этом надежда.
3 
4880
Комментарии