Скоро двадцать второе число июня, и для меня, может, как и для всех, чьи родители когда-то пережили эту дату, — она особенная. Ее не назовешь праздником — она сильнее, чем праздник. Девятое мая, и после девятого уже ничего не менялось, все умирали своей смертью, а расставались — по собственной воле. А двадцать второе — то, что не празднуют, а оно есть. Будто конец света, разрыв реальности. Если бы не это — может, я родился бы в начале сороковых, а не десятью годами позже. Тогда это был бы я или не я? Смотрю на вероятных ровесников — они ничем не похожи на меня, хотя завораживают именно тем, что я мог бы быть одним из них.
Иногда очень чувствую вечер с двадцать первого на двадцать второе: это, теоретически, последние часы, когда я еще мог появиться среди них.
Но произошло иначе, и это привело потом ко многим недоразумениям. Бывало, отец рассказывал, как с ребятами-артиллеристами сдался в плен. Он служил на Белостокском выступе, где в первую неделю войны погибла Десятая армия. Они вышли из котла и двигались на восток, пока не кончился бензин. Тогда шофер молотком разбил фары и радиатор полуторки, они вышли из леса и сдались. Мне это казалось неправильным — разбить полуторку, там же где-то были партизаны, разве не ясно? Отец на это противно смеялся, это сердило меня, а он ничего не объяснял.
Шофер молотком разбил фары и радиатор
Была еще одна противная вещь. Он иногда рассказывал сон, увиденный за месяц до этого. Как будто у него в горле, ниже адамового яблока, выросло дерево, и он вырвал его с корнем и написал об этом сне своему отцу, а тот ответил, что будет война. Так и произошло. Он потом удивлялся, как это отец угадал. А когда вернулся из плена, уже не было у кого спросить. Мне очень не нравился этот сон. А теперь иногда чешется горло ниже адамового яблока. Объясняю это тем, что много курю, но подозреваю, что оно, может, и не так.
2 
1
Комментарии
13