Война на Донбассе сочетается с Холокостом в Галичине. И как обе эти темы касаются сталинских репрессий - София Андрухович

Амадока - название крупнейшего в Европе озера, в своих трудах описывал Геродот, - рассказывает София Андрухович. - Располагалось оно рядом с Каменец-Подольским. На границе Галичины и Подолья. На его берегах паслись табуны диких белых лошадей. Средневековые картографы эту выдумку или ошибку Геродота растиражировали. На протяжении веков были уверены, что озеро Амадока существует. Географы, историки до сих пор исследуют этот миф.

"Амадока" - художественный текст, выдумка, а не научный труд. Даже исторический роман. Речь шла в нем прежде всего о таких сферах, как человеческая память, на запоминание и забывание, о связи воспоминаний и человеческого характера, способа человека выстраивать свою жизнь в зависимости от собственных воспоминаний или их отсутствие. Роман - писательская метафора, а не историческая разведка. Надеюсь, она побуждает читателей продолжить поиски и обратиться к исследованиям историков, в их научных трудов.

Я читала очень разные тексты, и тем самым не связаны с темами, о которых писала, больше всего становились полезным. Вот, эссе Элиота Вайнберґера. И письма Виктора Петрова к Софии Зеровой, были воспоминания о неоклассиках, произведения украинских писателей 1920-1930х годов, монографии литературоведов, эссе о Холокосте Примо Леви, Жана Амери, Джорджо Аґамбена, Анны Кралль, труды Филиппа Сэндса, Тимоти Снайдера, Омера Бартова, произведения Имре Кертеса, Тадеуша Боровского, воспоминания Алиции Аппельман-Юрман, Мины Рознер.

Этот роман сложный не только своими темами и структурой - даже о его возникновении и написание невозможно рассказать линейно. Потому что зарождался он не линейно. Точек было сразу несколько, моментов было множество, все они касались не только идей, но и чувств, переживания, иногда - вкусов или запахов. Одна из мыслей в начале - каким образом можно рассказать о переписке Виктора Петрова с Софией Зеровой, женой Николая Зерова. Точнее - о его письма к ней, которые читались третьим лицом, цензором. На одном из последних этапов работы над романом поняла, что та часть текста становится гораздо масштабнее, чем планировала, и касается уничтожения украинской интеллигенции.

В начале, не было уверенности, что вообще писать о Петрова и неоклассиков. Были просто основные темы, которые не отпускали, к которым возвращалась.

Сюжет, который стал основой, поступил с актуальной ситуации на Востоке. Тема амнезии предстала передо мной в порядке, в котором увидела большое количество возможностей и смыслов. Потянула за собой остальные сюжетов. Один человек рассказывает другой истории ее рода. И здесь невозможно без Второй мировой.

"Амадока" состоит из нескольких пластов, которые можно разделить условно. Они касаются разных времен, разных регионов. Рассказывают, как может показаться, о различных событиях. Все темы конце концов сплетаются между собой, перекликаются, оказываются причинами или последствиями друг друга, а в других случаях - становятся триггерамы для сознания персонажей.

Может показаться странным, яктема войны на Донбассе сочетается с темой Холокоста на западе Украины. И как обе эти темы касаются сталинских репрессий. Но в жизни нет ничего обособленного. История не состоит из отчужденных событий. Связей гораздо больше, чем может постичь человеческий мозг. Это мне и было интересно исследовать по-своему.

Главные герои - мужчина по имени Богдан, который потерял на войне память и собственное лицо. Его жена Романа - пытается вернуть мужчине воспоминания. Богданова бабушка Ульяна, которая в юности имела особые чувства к еврейскому мальчика Пинхаса, сестры и родители Ульяны, семья Пинхаса, повстанец-семинарист, капитан НКВД и другие. До того, как потерять память, Богдан был археологом, и Романа вспоминает ему о фигуре украинского археолога Виктора Петрова - писателя Домонтовича, близкого приятеля Николая Зерова и других неоклассиков. Возникают в романе также фигуры "трех мудрецов" - Григория Сковороды, Баал Шем Това и Пинзеля, которые символизируют, среди прочего, связь с культурой и историей этих земель, о которых ведется рассказ.

Рассказывая о "Амадоке" людям, которые еще сами не читали текста, заметила, что описать роман довольно сложно. Синопсис возвращается то одним боком, то другим, и поэтому обязательно складывается ошибочное впечатление. Понять, какой он, можно только прочитав.

Появление каждой из исторических фигур была продиктована логикой повествования. Что может лучше, ярче, полнее рассказать о времени, об исторических перипетиях, об особенностях места, настроения, тенденциях в обществе того или иного периода как жизнь конкретного человека? В случае Сковороды или Петрова - кроме биографий - также их произведения. В случае Баал Шем Това - предания о нем. В случае Пинзеля - обломки его скульптур.

Это происходит очень по-разному. Бывают персонажи, с которых все начинается: возникает характер или поступок, а потом уже, исходя из этого, зарождается сюжет.

В "Амадоке" все персонажи возникли с начальной коллизии. Потеря памяти мужа и его возлюбленная, которая рассказывает о нем самом, о его родителях, городке, в котором он родился, о его травмах и деформациях. Когда передо мной развернулась основа плана, когда поняла, к чему все идет и что происходит, каким образом связаны части - начали появляться другие персонажи. Сначала их характеры возникали из сюжета, а уже в процессе воплощения особенности персонажей начали влиять на повороты событий, не запланированы мной раньше.

Какими бы ни были причины, о любых событиях надо говорить, их надо называть. Тем более, когда речь идет о событиях такого масштаба. Об уничтожении целой культуры, всего мира. О религиозном, интеллектуальном, ритуальном, бытовом еврейский мире наших близких соседей, разветвленном и монументальном, который оставил свой отпечаток прочь на всем, в том числе - и на нас самих. На наших городах, архитектуре, на нашей культуре, хотя мы в большинстве своем забыли об этом, вытеснили. Это близкое соседство - кем оно делало украинцев: очевидцами событий, людьми, которые пытались спасти преследуемых, людьми, которые участвовали в уничтожении, равнодушными наблюдателями, отделенными и слепыми словно, испуганными жертвами? Каждое определение имеет основания. Были разные случаи, разные примеры. И очень важно говорить о них все. Об ужасных, нечеловеческих, которые вызывают отчаяние, стыд, чувство вины и о случаях человечности, жертвенности.

На эту тему у нас проговорено мало как раз потому, что за ней кроется слишком много вины и отчаяния, слишком много страха и боли. Потому соседство было одновременно обособленным и слишком близким. Еврейская трагедия - слишком близкая нам во всех смыслах.

Красноречиво, что среди воспоминаний очевидцев - в основном воспоминания еврейских жертв, но гораздо меньше рассказов о событиях, рассказанных украинскими очевидцами.

Я сделала художественную попытку начать разговор на эту тему.

Это важно потому, что все люди - независимо от времени, культуры, места - очень похожи. Мы привыкли искать и заострять внимание на различиях, то выпуская из виду то, что наши желания, стремления, слабости, страхи, боли - всегда те же, всегда очень-очень похожи. Боль или любовь, пережитые другими людьми сегодня, вчера, века назад - это те же боль или любовь, которые способны пережить или переживаем мы. Какими "малопонятными" и сложными не были бы различия - их всегда можно попытаться понять вместо того, чтобы бояться и отталкивать.

Не различия между нами, а именно сходство означает, что каждый из нас может оказаться в ситуации жертвы, а может - в позиции того, кто наносит обиду, совершает насилие. Отрицая сходство, мы все больше рискуем оказаться то в одной, то в другой роли, а чаще всего - одновременно в обоих.

Писатель ограничен рамками собственной психики и потому невольно всегда создает собственные отражения в своих персонажах. И все же это не было моей целью: я писала не о себе. Думаю, ты не можешь избежать того, что, пытаясь понять кого-то, замечаешь прежде всего те черты, которые знакомы тебе самому. А других черт можешь даже не увидеть. Но я старалась быть внимательной.

Среди персонажей нет ни одного, с кем ассоциирую себя в наибольшей степени. С каждым из них есть что-то общее. Часто - это общие слабости, страхи, неуверенности. С кем-то - страх, с кем-то - изменчивость, еще с кем-то - постоянные поиски.

Невозможно вспомнить все толчки, потому что их было много... С одной стороны - постоянное напряжение общества в связи с войной. Истории реальных людей, которые теряют своих близких, свои дома, свои жизни. Рассуждения о том, как влияют на нас всех эти события, как они повлияют на будущее, на наших детей. Поиски причин. Понимание, что частные трагедии и травмы связаны с коллективными.

С другой стороны - непроизвольное переживания опытов некоторых жертв Второй мировой, Холокоста, чьи мемуары, воспоминания я читала. Моменты, когда четко видела связи между всеми теми опытами. Когда видела, что человек с его чувствами, желаниями, болями - всегда одинаковый. Неважно, к какой культуре, времени, региона он принадлежит.

Процесс был довольно длительным и очень сложным. Не боролась с периодами такой несостоятельности. Разумнее всего, что может сделать автор - расслабиться и ждать, позволить процессу происходить. Паузы нужны для того, чтобы после них поступило новое понимание, новые решения и свежесть. Это сложно и не всегда удается, но помогает знать направление.

Написание приносило мне ощущение смысла моей работы и облегчение. Оно не было и не является чем-то окончательным, пришло не в один конкретный момент. Оно наступало тогда, когда я работала над книгой. Связываю это ощущение с самой работой: я превращала знания и чувства, вызванные встречами с невероятными трагедиями. Писание - это попытка исправить то, что исправить невозможно. Это способ траура. Когда человек отдается трауру, он переживает облегчение. Там, где есть место для траура - впоследствии появляется место и для радости от жизни.