"Кто-то из них воюет с нашей стороны, кто-то - среди "ополченцев". А один из этих поэтов теперь - член правления союза писателей ЛНР" - Ирина Цилык

15

На Донбассе до войны была только в Луганске. Там была большая компания друзей-поэтов. Сейчас кто-то из них воюет с нашей стороны, кто-то - среди "ополченцев". Некоторые эмигрировал в Центральную Европу или Западную Украину, другие - в Россию. Один из этих поэтов теперь - член правления союза писателей ЛНР. На примере этой компании можно понять, что произошло с украинским востоком. Чаще начала бывать там с началом войны. В одном стихотворении есть строка: "У маленьких містечках, назви яких тепер я знаю всі-всі..." А раньше мне ничего не говорили эти слова - Северодонецк, Авдеевка, Красногоровка.

Конечно, мы все их имеем. Постоянно убеждаюсь, что украинцы не знают друг друга. Скажем, когда-то раньше думала, что весь восток тотально русскоязычный. Год назад, когда снимали "Тайру" (Юлия Паевская, парамедик службы ASAP, командир подразделения "Ангелы Тайры". - Gazeta.ua) у Светлодарской дуги, нас поселили в одной деревне. Местные приходили знакомиться. Все были украиноязычными и говорили без суржика. И это село не является уникальным для Востока, там еще есть такие. Считаю, очень важно видеть воочию те или иные вещи. Я езжу по всей Украине и сталкиваюсь с тем, что многие люди с Запада никогда не были на Востоке и наоборот. А это важно - знать друг друга и встречаться лицом к лицу. Становится понятно, что различия не так и существенные. Когда-то наши дети ездили по обменах между семьями за границу, а надо было такие проекты между украинскими семьями делать.

Одна девочка из Авдеевки как-то сказала о нас: "Если бы не война, то эти крутые люди никогда бы к нам не приехали". Правда в том, что так и есть. Сейчас все бросились ездить на восток, там появилась куча интересных проектов для детей, подростков. Но по таким проектам плачет вся провинция Украины. В любом маленьком городке почти ничего не происходит. А надо делать все, чтобы происходило.

Вот я по возвращении стираю кеды, в которых лазила по терриконах. И этот глухой топот в стиралке кажется звуками взрывов в моем Киеве. С одной стороны это сюрреально, а с другой - уже сейчас понимаю, что все возможно, и в Киеве такое тоже могло бы быть.

Эти 4 года меня очень изменили. Теперь я теоретически готова ко всему. Стараюсь жить здесь и сейчас. Перестала планировать. Мы с мужем как-то думали, что поедем отдыхать, а потом он пошел на войну. Обесценились все материальные вещи. Можешь откладывать деньги, строить дом, а потом туда прилетит снаряд.

Первая реакция была: "Интересно, хотела бы принять участие". Хотя для меня как режиссера это был вызов. Раньше никогда не снимала документальные фильмы. Оказалось, что это очень сложно. Во время съемок "Тайры" поняла, что задача документалиста, так же как и военных на фронте, - это бесконечное ожидание и своевременное реагирование. Мы приехали съемочной группой заряжены на работу, но 9 дней ничего не происходило. Психологически это далось довольно трудно. Сидели в селе у Светлодарской дуги. Слушали соловьев и звуки артиллерии. Я варила борщи своим ребятам. А потом за один день сняли много материала. Это было 9 мая. "Тайра" вывезла двух раненых. Один из них ушел из жизни уже на операционном столе. Утром он был 19-летним парнем, а уже в обед превратился в тело в пакете. Это на нас произвело сильное впечатление. Мы стали свидетелями того, как на самом деле здесь выглядит смерть.

Осознала, что сейчас есть много людей с посттравматическим синдромом. Наше общество, по большому счету, не готово к этому. Есть какие-то реабилитационные программы, что-то происходит, но это все не в тех масштабах. С 2014 года более тысячи украинских военных покончили с собой. Но это только те, которые зафиксированы во время службы, никто не считает случаи суицида после демобилизации.

ПТСР у большинства. Даже у тех, кто думает, что их война никак не затронула. Когда мы в Канаде гуляли на острове и хотели зайти в березовую посадку, вдруг поймала себя на мысли: "Можно ли туда идти, а вдруг - мины?". За неделю до того в Красногоровке снимала. Там пооставалось очень много мин даже в центре города. Меня постоянно одергивали, чтобы ходила только асфальтированными дорожками. Если даже я, человек далекий от фронтовых реалий, ловлю себя на таких сбоях в матрице - ну какие мины в Торонто? - что уж говорить о военных.

Пока не знаем, как справляться с этими проблемами. Реабилитация ветеранов должно быть разных видов: физической, психологической, вакационною. У нас нет в таком количестве хороших психологов, которые были бы способны работать с военными. Те специалисты, которые близко не сталкивались с фронтом, по большей части не могут результативно работать с участниками боевых действий.

В подразделении, в котором воевал мой муж, никто серьезно не был ранен, никто из его друзей не погиб. Но все равно по возвращении он имел эмоциональные качели - эйфория от возможности наслаждаться простыми выгодами мирной жизни менялась депрессией. Он начал ходить к психологу. Потом нашел для себя занятие, которым до этого не занимался, - начал работать руками. Хотя раньше и гвоздя в доме не мог забить, условно говоря.

К работе над "Невидимым батальоном" я не знала, что боевые посты для женщин были закрыты. В начале войны некоторые женщины фактически выполняли роль разведчиц, гранатомётчиков, снайперов, а по документам были оформлены как швеи и санитарки. Это сильно задело и стало личной мотивацией.

Одна из моих героинь Андриана Сусак является ярким примером дискриминации женщин в ВСУ. Она была штурмовичкою, а ее оформили как швею. Пошла на войну в мае 2014-го добровольцем батальона "Айдар", в подразделение "Черные". Приехала абсолютно зеленой в кроссовках и майке. Ничего не умела, но упорно хотела быть на передовой вместе с ребятами. Во время первой операции надела балаклаву, чтобы никто не знал, что с ними девушка. Второй - залезла в багажник, и ее было поздно прогонять. Ребятам стало ясно, что от нее никуда не денутся. Повезли на полигон, научили работать с различным оружием.

Во время съемок я себе искренне поставила вопрос: "Была ли с этой тоненькой девочки польза?". Была еще какая. Конечно, в первых военных операциях. Но потом Андриана сплотила вокруг себя этих взрослых, побитых жизнью мужчин, которые теперь ее любят, уважают и имеют за сестру. Она стала для них светлым ангелом и нравственным ориентиром. Держала всех в тонусе - могла первой идти на операции и вести за собой.

Не знаю, способна ли я на себя примерить тот опыт, который Андриана имеет за спиной. Она потеряла много друзей. Некоторые умирали у нее на глазах.

Во всех аудиториях после финала зрители сидели некоторое время, придавленные увиденным. Временами был сильный фидбэк: аплодировали стоя, долго обо всем расспрашивали. Кроме показов, каждая из нас имела 5 минут славы в канадском парламенте - мы с речами обратились к присутствующим политикам и журналистам. Я говорила об информационной войне. Говорила, что мы, бойцы культурного фронта, не имеем права быть в стороне.

Езжу туда как писательница, но иногда должна быть и дипломатом. Не могу молчать, когда временами от модераторов слышу словосочетание "гражданская война в Украине". Аудитории бывают очень разные. Иногда люди ничего не знают о том, что происходит в Украине. Становится не по себе от того, что должен говорить об очевидных вещах.

Как-то была на фестивале в Зальцбурге. У нас на фронте случилось очередное обострение. Я все время гуглила новости. Со своими стихами о войне чувствовала себя очень чужеродной в этой расслабленной тусовке. После чтений ко мне подошла швейцарская поэтесса и сказала странную вещь: "Я так устала чувствовать себя виноватой. У вас война, а я живу в Швейцарии". После этого я написала стихотворение, которое начинается этими словами.

В Канаде, напротив, все, с кем мы общались, знакомы с нашей проблемой, но также имеют комплекс вины. Каждый пятый говорит: "Простите, что мы так далеко от войны в Украине и не берем в ней участие". Наши девушки-военные точно отвечали, что вклад многих диаспорян к этой войне действительно весомый, в отличие от некоторых украинцев, которые здесь, дома, делают вид, что война их не затрагивает.

Никогда даже и близко не думала о возможности уехать из Украины. Мне нравится бывать в мире, но представить, что могла бы жить в другой стране, не могу вообще. Насмотрелась на эмигрантов, и некоторые из них выглядят совсем несчастными людьми. Много раз от них слышала, что хотели бы вернуться в Украину, но все непросто.

Хотя прекрасно понимаю, что в нашей стране быть расслабленными хиппи можно, пока не столкнешься с проблемами здоровья или финансов. С другой стороны - мы здесь родились. Кто, как не мы, должны менять страну к лучшему?

В 2013 году я подавала свой фильм "Помин" на различные фестивали, в частности, российские. С началом войны стали приходить подтверждения, что ленту взяли в конкурсную программу. Корректно им объяснила, что не могу во время войны участвовать в российских фестивалях. Некоторые поняли, некоторые - нет.

Не могу сказать, что очень целенаправленно себя ограничивала в пользовании русским контентом. Это произошло естественным образом. Просто выключилась из того культурного пространства и оказалось вдруг, что так можно жить. Более того - столько всего есть другого.

Здесь не может быть сей "какой разницы". Для меня невозможным было бы участие в российских проектах и ​​культурных мероприятиях. Но вижу вокруг себя разных знакомых, которые до сих пор не гнушаются рабочими связями с Россией. Для меня это что-то за гранью понимания.

Я выросла в русскоязычной семье. Моя собственная инициация в мир украинской культуры состоялась благодаря бабушке Лине. В начале девяностых она стала членом Союза украинок и начала брать меня с собой на эти встречи. Все люди там говорили на украинском. Возникло ощущение, что есть параллельный мир, в который меня раньше не приглашали. Потом бабушка подарила мне двухтомник "Обычаи нашего народа" Алексея Воропая, который я зачитала до дыр. Уже позже, в подростковом возрасте, нереальное впечатление произвели стихи Галины Крук и Сергея Жадана. Тогда начала писать сама. Долгое время я была билингвом. На 2-м месяце беременности ехала в маршрутке и увидела билборд с надписью "Украина начинается с тебя". Решила - все, я украиноязычный человек.

Слышу много мыслей, Киев остается русскоязычным. Но я более оптимистично на это смотрю, потому что по сравнению с моим детством сейчас украинского много. При этом считаю, что языковые вопросы слишком сложны, чтобы делить все на черное и белое. В Авдеевке, Красногоровке все якобы русскоязычные, но дети начинают со мной говорить на украинском. Такая ласковая украинизация - через общение с людьми, которые кажутся классными и интересными, - работает. Так и со мной в свое время было.

Наш сын Андрей с самого начала был включен в информационное поле. Ходил с нами на Майдан перед избиением студентов. В 3,5 года на сцене сказал в микрофон "Слава Украине". Ему ответили "Героям Слава". На него это произвело сильное впечатление. Затем мы пытались его оградить. И, когда папа был на войне, Андрей все слышал и знал.

Сейчас он перестал об этом говорить и сухо реагирует на упоминания о войне. Выбрал позицию "ничего не знать". При этом ему снятся плохие сны. Он имеет свой проверенный рецепт: у кровати лежит спальник, с которым папа был на фронте. Если ему снится плохое, залезает туда и чувствует себя защищенным.

Эти дети такие же, правда, с другим опытом. То, что они пережили за последние 4 года, не может не сказаться. Приходишь в гости - к каждому прилетало, везде следы от осколков в квартире, родители до сих пор не вставляют стекла, а просто пленкой заклеивают окна, потому что не знают, ждать ли этого снова. При этом дети открыты, жадные к новому, очень радостные.

Все началось с проекта "Желтый автобус" кинооператора Ярослава Пилунского. Он с командой единомышленников начал проводить выездные мастер-классы, обучение для детей прифронтовой зоны. Прошлой осенью я поехала с ними в Авдеевку. Рассказывала о режиссуре и помогала детям снимать их фильм. День за днем ​​было видно, как дети меняются - становятся увереннее, учатся работать в команде. Им, вроде, открыли дверь в параллельное измерение. Одна локация была прямо у минного поля. Там часто можно услышать звуки взрывов, но местные на них вообще не обращают внимания. В этом был невероятный сюрреализм. Для них война - рутина и фон, а кино - волшебный мир.

Мой фильм только рождается, но есть ощущение, что он будет жизнеутверждающим. Месяц назад снимала многодетную семью в Красногоровке. Город совершенно разбитый. Если Авдеевку привели в порядок, то Красногоровка местами выглядит как Чернобыльская зона. При этом мои герои - мама и 4 детей - очень жизнерадостные. Погружаясь в их реальность, несмотря на подвал, где они каждую ночь в течение года спали, свои проблемы отвергаешь в сторону.

Тема войны в новейшей украинской литературе до недавнего времени практически отсутствовала. А за последние 4 года по грубым подсчетам появилось более 200 изданий о войне. Очевидно, все это книги разного уровня, иногда - графомания и конъюнктура. Писать о таких вещах - все равно что идти по минному полю: легко сделать неверный шаг. Мы все ищем уместны способы, как вообще об этом говорить. Мне кажется, лучше всего это удается поэзии. Важно фиксировать здесь-и-настоящее, потому что очень быстро все забывается. Нам нужно будет вернуться назад и вспомнить, кем мы были, почему действовали именно так. Проза же должна вылежаться, требует дистанциированности, но есть несколько изданий, которые мне кажутся сильными и точными уже теперь - "Интернат" Сергея Жадана, "Точка ноль" Артема Чеха, "Земля потерянных" Кати Калитко. Хотя последняя книга - это совсем другой способ говорить о войне.

То, что я сейчас пишу о войне, это тоже своего рода документалистика. Некоторые последние мои стихи - сухие верлибры, больше похожи на сообщения в Фейсбуке, чем на поэзию.