Уже немного осталось на свете дедов, которые носят сталинские фуражки, — защитного цвета и полувоенного фасона. Такие фуражки на моей памяти нигде не продавались, следовательно, кто-то их шил сам, и мне иногда хотелось знать — кто.
Последний знакомый дед, носивший такую фуражку, умер два года назад, и я не успел у него спросить. Дед казался вечным, и думалось, что еще успею.
Его фуражка остался торчать на шесте во дворе. Дед умер зимой, а летом двор зарос крапивой, и фуражка виднелас над теми заросл ями — так, будто это сам дед. И я туда не ходил. А вот недавно — дай, думаю, посмотрю.
Она провисела на шесте две зимы и два лета, а ей хоть бы что. Тот, кто ее шил, был явно мастер. Фуражка только немного выцвела. И захотелось ее примерять, пока никто не видит. Я снял ее с шеста и перевернул донышком к себе. Это было неосознанное движение — потому что всегда казалось, что в таких фуражках, на донышке, лежит какое-то секретное письмо с сургучной печатью. Или новая зеленая советская трешка, которых теперь уже нет.
Дед умер зимой, а летом двор зарос крапивой
Значит, я перевернул ее донышком к себе — и вздрогнул от неожиданности, и передумал надевать.
Потому что там, на донышке, с той стороны, что над дедовым левым ухом (если представить, что фуражка на голове) — там прицепилась куколка большой бабочки. По-видимому, ночного бражника — величиной с воробья, с серыми верхними и красными нижними крыльями. Эти прекрасные нижние крылья редко везет увидеть, разве ненароком всполошишь бабочку днем, когда она спит. У этих бражников толстое брюшко и мягкий нрав — они дают погладить свое бархатное брюшко, так, будто бы не бабочка, а корова.
Впрочем, у деда и даже у его коровы был нрав совсем другой. Я бы в его фуражке побоялся поселиться. Но может быть, эта бабочка знала деда намного лучше, чем я.
2 
1
Комментарии
8