Дед был в отчаянии. Брне — на грани сил. Только Сурлу носила его горячая кровь. Он не видел здесь ни одного существа или создания с душой. Никакой моральной проблемы. Перед глазами он постоянно видел, как от него убегают два копченых окорока, две свиные ножки, котлеты и ребрышки, нежное сало и свиная голова, испеченная в печи. Сурла не мог позволить, чтобы все это весело танцевало у него под носом.

Свинья вылетела на дорогу — и на ту сторону, на Катин двор. Под гору 50 метров и налево в кустарник. Это нам в действительности было на руку, потому что мы были спрятаны от дедового взгляда. Сначала я дубцом ударил ее по спине. Потом ее перехватил Брне и заехал по шее, она неуклюже рванулась было дальше, но Сурла обухом топора врезал ей по задней ноге. Свинья опять как-то выбралась на дорогу, на этот раз побитая. Поймали ее, когда она застряла в канаве, хотела назад, в кукурузу. Мы притянули ее во двор и закололи. Сурла сказал деду, что у него легкая рука и что ей сейчас будет супер, но свинья еще долго барахталась.

— Это супер, это супер, наберем полно крови, — сказал Сурла, пока дед держал тазик для сбора крови. Мне было все равно, лишь бы только больше не бегать. Вуле принес соломы. Заколотую свинью, пусть Бог помилует ее душу, и наши тоже, положили на солому, подожгли. Отдельно свинье обожгли уши и ту часть возле хвоста. Пока она еще была горячая от огня, быстро ей ободрали щетину.

— Депиляция, — горланил Сурла.

А потом дед угощал нас ракией.

— Вот еще мне охотники и резники, — хвалил нас и бранил в то же время.

Мы повесили свинью на крюки, и Сурла разобрал ее за 15 минут.

Я подошел к деду, стоявшему посреди двора. На нем было две пары штанов, две рубашки и два джемпера, которые ему связа ла бабка.

Так одетый он напоминал какую-то из вариаций Пикассо. Бабка завернулась в одеяло и сидела на крыльце. На ее лице теплилась улыбка.

— И что, все твои ребята хорваты? — спрашивает дед Иово.

— Все, дед.

— Пусть им Бог даст счастья и здоровья, раз они помогают бедным людям.

— Дед, да ты ж не такой уж и бедный. Смотри, сколько всего у нас есть: и дом, и хлев, и сенник, и курятник. А еще луг и лес.

— Все это ничего не значит, когда нет людей. Остался я сам в селе, как призрак, — говорит дед.

— Как пошли, так и придут, они вернутся.

— Может, и вернутся, но меня уже не будет, не смогу я этого больше дождаться, — говорит дед.

Потом мы немного помолчали, смотрели, как Варниця и Вуле сбрасывают снег с крыши. Брне колол дрова, удары его топора разрывали тишину.

— Как там мой сын Симо, твой отец? — спрашивает дед, и глаза у него как-то загоре лись.

— Я был у него в Голландии, все хорошо.

— Так чего же он ждет. Если бы он захотел меня послушаться, то и не нужно было расходиться с твоей матерью. А есть у него там какая?

— Есть несколько.

— Мммм, вот паскудник, — говорит дед, — а у тебя есть какая?

— Была одна, но выгнала меня.

— Аааа, значит ты не годился, так она нашла себе лучше, — говорит дед, и смеется, и хлопает меня по спине. — И ты тоже паскудник, — говорит мне дед с любовью.

— У вас с бабушкой есть все, что вам нужно, дед?

— Все есть, так, как будто мы в Англии. Ваня приезжает из Карловаца, привозит еды и всего. Вот теперь ты к нам приехал. Только смотри не уезжай скоро.

— А еще кто-нибудь к вам наведывается?

— Был Красный крест два раза, два раза полиция и один раз армия.

— А как здесь ночью?

— А, дорогой мой, видишь как. Никак. Мы с бабкой закрываемся на ночь, нагреем немного ракии да и беседуем. Если слышно выстрелы, то молчим. Банд здесь хватает со всех сторон. Грабят, угоняют скот. Одну ночь горит на той горе, другую — на той. Баба тогда голосит, а я нагрею еще немного ракии, и так как-то и дождемся мира.

— Да ну, к вам никто не станет врываться. Вот Сурла привез флаг, мы его поставим над домом.

— Наш Козарац как раз как-то и не палят. А как придут, то у меня есть пистолет. Я сначала бабу, а потом — себя.

Баба запекла кровь и сварила кофе. Мы все ели печеную кровь, кроме Вуле. Он съел немного хлеба, сказал, что мяса не ест. Вуле первый выбыл из охоты на свинью, но ему до сих пор было плохо от всего этого. Поэтому он зажег тот косяк, который скрутил, когда мы еще были на пароме. Он протянул джойнт Варнице. Варниця его раскурил как следует. Брне сказал, что не может, потому что он за рулем, я сделал две затяжки и передал Сурле. Сурла тоже вел машину, но докурил косяк до конца. Правда, он предлагал его деду и бабке, но они отказались. Однако дед встал и подогрел раки ю, так, на посошок.

— Детки, вся жизнь поместится в холодильник, — говорит дед.

Он встал, распахнул его и показал колбасы, горчицу, сахар, перец, хлеб, кофе, минеральную воду, соек, рыбные консервы...

Дед Иово умер следующей зимой. Сначала в дедово село Козарац приехали хорваты, которые там были меньшинством, и потому их выгнали. Их село тоже называлось Козарац. Дед их встретил, как подобает старейшине. Стоял посреди двора с ракией в руке.

Той зимой, после нового года, в Сочельник, дед почувствовал какую-то слабость. Вечером лег на кровать и едва дышал. Когда немного собрался с силами, позвал бабку — эй, Милька, а иди-ка сюда. Но бабка мыла тарелки и не могла на каждый дедов зов прыгать, как зебра, она ж уже не молодая.

— Эй, Милька, сердце мое, приди-ка к своему Иово!

Баба застыла над посудой. Дед не говорил ей "сердце мое" больше 50 лет. Налила в чашку немного горячей ракии для деда, остановилась перед дверью в комнату и перекрестилась. Перед дедом не решалась...

— Слушаю тебя, Иово мой, Иован, — говорит баба Милька.

— Я тебя сюда позвал, чтобы исповедовать ся, — говорит дед.

— Начинай, — говорит баба, отпила немного той раки йки и деду поднесла к губам, он ее нежно оттолкнул.

Перечислял так дед, перечислял всех подряд, как какую бабу ..., так и признавался Мильке. О некоторых она знала. О некоторых знала, что не знала. А некоторые были неожиданностью.

— И Мильку Жвацеву и Драгицу Вртачеву. Гм. А Босу Живкову?

— Эээ, подожди, может, и Босу. Ее сестру да, и тетку, и ее матери сестру, и жену ее брата — а нет, ее нет.

— Да как же нет, когда она всегда тебе глазки строила.

— Я и хотел, да не успел, а потом ее убило на мельнице.

— Ой да, пусть ее Бог бережет, — говорит баба.

При упоминании о Боге оба затихли. Смотрели на месяц, заглядывавший через маленькое окошко в спальне. Снег сыпал, ветер шелестел. Кот ловил мышей на чердаке. Всего в тех четырех уездах дед полвека служил народу, спешил туда, куда другие не спешили. Столько труда вложил. Знания и опыта. А теперь ему казалось, что все это он напрасно делал. Теперь его Милька, которая все это вытерпела, сидит рядом с ним и отпускает ему грехи. Утром он побрился, надушился и умер. Бабка кричала и плакала, но дед смежил веки и отошел. Прибежала баба Станица и уложила деда на кровать. Позвала соседа Марияна, он позвонил мне в Загреб. Мы сели в " фи атик", Брне, Вуле и я, и через снег поехали в их село. Дорогой смотрим на пустые дома и молчим. Все новые соседи помогали так, будто это был их родственник. С участием подготовили похороны и поминки. На следующий день едва открыли бетонный склеп. Зимнее солнце грело процессию и лес. Лошади первые прокладывали дорогу в снегу, а дед лежал на телеге в гробу, на котором был номер 83.

— Хорошая у тебя смерть, дедушка. Пусть земля тебе будет пухом, почивай с миром вовеки веков, — шептал я сам себе, в то время как люди вокруг гроба крестились. Бабка умерла спустя десять дней.

Сказала: нет мне больше жизни — и выпила все таблетки, которые были в мешочке, а таблеток у бабки хватало.

О "Константине Богобоязном"

Так откровенно, как Мраович, в украинской литературе не матерится никто. Но от его матерных слов не хочется блевать.

Роман КУХАРУК, писатель

Яркий язык, исполненный каламбурами и фразами, которые так и хочется цитировать. Яркие персонажи и яркие эротические сцены. И вообще "яркий" — это, по-видимому, наиболее соответствующий для этого романа эпитет.

Елена ДЕЙНЕКО, журналист

×