"Флегматичный с виду и очень молчаливый человек, тонкий поэт-лирик, талантливый переводчик с французского и латыни", — так описывает Владимира Свидзинского литературовед Иеремия Айзеншток.
Как-то в конце 1920-х писатель Майк Йогансен зашел в редакцию журнала "Червоний шлях" в Харькове. На столе увидел тетрадь со стихотворениями Свидзинского. Просмотрел и восторженно воскликнул:
— Да вы же пишете лучше меня!
— Все мы ничего не стоим сравнительно со Свидзинским, — отреагировал поэт Арон Копштейн. — Это настоящий поэт и замечательный человек. А знает он вдвое больше, чем мы все вместе взятые.
Владимир делил редакционный кабинет с Павлом Тычиной. Между собой авторы называли это место "моргом". Потому что многие рукописи получали здесь "смертный приговор" от требовательных редакторов.
Но эта категоричность касается лишь работы. Свидзинский живет один в арендованной квартире. Жена с дочерью Мирославой перебралась в родную Винницу. Там пыталась покончить с собой — неудачно. Владимир часто ходит голодный. Денег недостает. При любой возможности едет к родителям на Подолье.
Его творчество называют "вне эпохи". Особенно после того, как в 1927 году издает сборник "Вересень". В нем есть стихотворение "Одна Марійка, друга Стефця звалась":
І от я знов у рідному селі.
Село моє, що сталося з тобою?
Померхло ти, зів'яло, посмутніло.
Лежиш у ярі, і осінній лист
Тебе як гріб забутий засипає.
"Сегодня получил от матери грустное письмо, что моему отцу очень плохо после пережитого голодания, руки и ноги попухли, — рассказывает в письме харьковской знакомой Елене Чилингаровой 26 июля 1932 года. — Ужас охватил меня, когда я прочитал это письмо. В местной газете читал, что в области погибло более 100 тысяч коней. Они погибают и до сих пор. Я сам видел несколько дней назад конский труп на территории больницы".
Через месяц пишет: "Отрадного мало дали мне мои путешествия. Везде одно — горе, бедность и безнадежность. Только природа чрезвычайно красива,особенно грабовые леса. Я поправил здоровье и чувствую себя лучше, чем в Харькове. Перевожу Аристофана — вяло и неохотно. Вместо 250 сделал, кажется, только сто строк. Наследуя Рыльского, много времени провел над удочками. Но последствия и здесь были никудышные — поймал только одного окунька и плотву".
В следующем году умирает от тифа жена. Владимир забирает к себе 12-летнюю дочь.
"Отец рано вставал, завтракал и садился к своему письменному столу работать, — вспоминает Мирослава Свидзинская. — Стол стоял у окна, поэтому было видно и слышно все, что делалось на улице напротив нашего дома. А было такое: в тележку, нагруженую с верхом углем, запряжены две лошадки, которые от сильного перегруза едва тянули ее. Безжалостные, грубые погонщики изо всех сил били лошадок кнутом, при том злостно ругаясь. Бедные лошадки останавливались от бессилия и изнеможения. Погонщики их еще с большей злобой снова по-зверски били. Отец не мог терпеть такого. Он снимал очки, выбегал на улицу и умолял погонщиков не издеваться над бедными, обессиленными конями, объясняя им, что это жестокость, даже зверство. Но они не хотели слушать отца. Когда ехала уже вторая тележка, повторялось то же. И так каждый день".
Его арестуют через три месяца после нападения немцев на Советский Союз — 27 сентября 1941 года. В постановлении Наркомата внутренних дел указано: "В прошлом служил при Петлюре в министерстве прессы, настроен против мероприятий партии, систематически ведет антисоветскую агитацию, восхваляет германскую армию и ждет ее прихода".
К Харькову приближаются немецкие войска. Заключенных эвакуируют из города. В селе Непокрытое почти 300 человек оставляют на ночь в закрытом коровнике. Ночью его поджигают с четырех сторон. Тех, кто пытается выйти, пристреливают.
"Начали растягивать крюками трупы, чтобы закопать, — вспоминает харьковчанка Мария Манц, которая шла в составе другой группы заключенных. — Были еще живые, ужасно обожженые. Конвоиры пытались добить прикладами, но люди не давали. Женщины кричали: "Живой, живой, полноте!" Перенесли в пустой дом. Смотреть было страшно — по всему телу сплошные волдыри, страдали ужасно. Оставили с ними солдата, меня и еще одну женщину. Медикаментов не было, лечить нечем. Были мы так дней пять. Потом прибыл еще этап, тоже интеллигенция. Немцы наступали, и нас повели дальше. Обожженных бросили, крестьянки разобрали их по соседним домам".
1607 хозяйств на территории современных Винницкой и Хмельницкой областей объездил Владимир Свидзинский в 1913 году. Собирал материалы о развитии ткачества. Его очерк "Ткацкий промысел" вошел в книжку "Кустарные промыслы Подольской губернии".
Не сдал выпускные экзамены из-за нехватки денег
1885, 26 сентября — Владимир Свидзинский родился в селе Маянов — теперь Тывровский район на Виннитчине. 11 поколений его предков были связаны с духовенством. Отец имел парафию в селах Маянов и Моломолинцы.
1899 — поступил в духовную семинарию Каменец-Подольского. Тогда же начал писать стихотворения. Публиковал в журналах под псевдонимами. Тетрадь с записями прятал от родных. На четвертом курсе провалился в полынью на катке и тяжело заболел. Пришлось оставить учебу.
1906 — стал свободным слушателем экономического отдела Киевских высших коммерческих курсов, которые через два года реорганизовали в коммерческий институт. Познакомился с Павлом Тычиной. Не сдал выпускные экзамены из-за нехватки средств.
1918 — вступил в брак с учительницей Зинаидой Сулковской. Через три года в них родилась дочь Мирослава. Развелись в 1927-м. Жена переехала в Винницу. В 1933 году умерла от тифа. Владимир посвятил ей два цикла поэзий — "Mortalia" и "Памяти З. С-ской".
1925 — устроился литературным редактором в нескольких харьковских изданиях — месячнике "Червоний шлях", газете "Червона армія", "Техвидаві".
1941, 18 октября — погиб во время этапирования из Харькова в Иркутск возле села Непокрытое, теперь Шестаково Волчанского района на Харьковщине. Свидзинского и еще почти 300 заключенных живьем сожгли в коровнике.
4 
35413
Комментарии